Евгений Алёхин - Ядерная весна [сборник litres]

Сейчас я пошлю вас всех в жопу и уйду.

– Выпало из головы. Надо было напомнить.

– Может, я должна тебе напоминать мыться и чистить зубы?!

– Нет. Это я делаю автоматически. Есть привычка.

– Ты не смог догадаться, что надо побриться.

И я здоровался со всеми. В жопу. Если у вас осталась хотя бы частичка уважения ко мне, вы не правы. Иногда секретари просили меня с бумажкой подняться на пятый этаж, там женщина, которая называла меня ласточкой, ставила печать. Я спускался в подвал, там женщина, которая ничего мне не говорила, ставила печать, и я возвращался на свое место. Я лучше целый день бы ходил на пятый этаж и в подвал, там не надо улыбаться как кретину.

Успокойся, Женя. Ты же не хочешь опять ходить на массовки? Или ты хочешь пойти работать рабочим на сериал «Солдаты»? Уж лучше массовки. Массовки?

– А что вы снимаете тут?

– Сериал «Татьянин день».

– Татьянин день. А мы его три месяца смотрим. Так что, они поженятся?

– Я не знаю. У меня нет телевизора.

– Как – не знаете? Снимаетесь и не знаете?

– Ладно. Просто нам нельзя рассказывать. Но вам я скажу по секрету. Вы никому не расскажете? Тогда слушайте сюда. Он на самом деле изменяет ей, хотя они и женятся. Но потом она узнает, что у него есть любовник!

– ?!

Я играл в стольких вонючих сериалах, что поделом нассать мне в башмаки. Еще в передачах. Я был маньяком, который убил своих родителей и свою девушку ножом, а собачку кухонным молотком. Я убивал несуществующую собачку тридцать пять дублей и получил за эту роль всего тысячу. Я был гопником, который поджег негра, и получил всего тысячу двести! Я нищий человек. Теперь я багажист. Я червяк – разрежьте меня пополам, и будет два червяка.

Русская дала мне десять рублей, и рабочий день закончился. Я выпил литровую банку «Балтики 7» по дороге домой. Вкусно. Это реклама, вышлите мне денег, и я готов расхваливать любую отраву. Десять-пятнадцать тысяч рублей за лучшего писателя современности не такая большая цена, ведь правда? Нет, я не продамся, мне твои деньги не нужны! Они мне нужны.

Сигита расстелила мне, и я пытался спать. Я хотел спать, но не мог. Напиться? Не пей. Я промучился до восьми утра… Сигита спала. У меня уже начинались глюки. Меня абсолютно не волнует внешняя фабула, меня волнует только то, что в голове у багажиста. У одного – меня. Вот в чем дело. Я бы хотел, чтобы все это было вам известно, когда вы разбогатеете и будете думать, сколько дать на чай. Я разбудил Сигиту. Я спячу – две ночи без сна, какая работа? Меня еще не успели оформить. Ерунда.

Я разбудил ее и спросил:

– Ты обидишься, если я не пойду на работу?

Конечно, ведь ты должен тысячу Доктору Актеру, тысячу Теплыгину, три тысячи Стасу Иванову. Конечно, мне будет обидно.

– Я не обижусь. Это твое дело.

– Правда?

– Правда, не обижусь. Спи, пожалуйста.

Прости меня. Я не выдержу этого. Потом к нам постучала Сигитина мама:

– Женя! Ты почему не встаешь?! Тебе же на ррааа-ббооот-тууу, – я расслышал это слово, как будто бобину замедлили раза в четыре относительно нормальной скорости.

– Мама! Он сегодня не выйдет! – сказала Сигита.

– Ты очень добрая, – сказал я.

Слишком длинным был тот единственный день, в который я работал. Я уснул в один момент, как только перестал быть рабочим человеком.

Ольга надула губки и сказала, исподлобья глядя на дорогу:

– Детишков родить. С ними веселее.

Она смотрелась за рулем как слабоумная с бубликом. Одета и накрашена – настоящая соска.

– А как же всеобщий пиздец?

– Не знаю никакого пиздеца, – ответила она.

Я смотрел через стекло на улицу. Было очень холодно. Я пару дней назад прилетел в Кемерово, и у меня чуть лицо не треснуло, так было холодно. И сейчас смотрел из автомобиля на улицу, на этот обжигающий снег, заледенелые урны и тротуар и вжимался в кресло. Наверное, так холодно бывает только в открытом космосе.

– Мне кажется, что он не за горами, – сказал я рассеянно.

С Ольгой я мечтал переспать, когда мы вместе учились. У меня, помню, просто зубы сводило от желания. А она говорила: «На гуманитариев у меня не встает». Как же она меня тогда бесила своей тупостью, но как же я хотел ее.

– А твой супруг? – спросил я.

Никогда я не был гуманитарием. Точно так же не был и технарем. Я не понимаю такого деления. Людей можно разделить на мужчин и женщин, например. Но не на гуманитариев и технарей. Считала, может быть, что, если я прочел всего Джона Стейнбека, отчасти Кнута Гамсуна и еще нескольких авторов, член мой поник, не выдержав красоты литературных стилей?