Чжан Юэжань - Кокон [litres]

Ты очень коротко рассказала о себе. Захлопали не сразу, несколько долгих секунд класс оцепенело тебя разглядывал.

Единственное свободное место было за последней партой, рядом со мной. Туда тебя и посадили. Это ненадолго, утешила учительница, словно намекая, что ты попала в весьма опасное место. Ты и бровью не повела, будто тебе вообще все равно, с кем сидеть.

Во время урока я попробовал тебя рассмотреть. Расчесанные на косой пробор волосы падали вниз, закрывая лицо, и я видел только прямой нос с высокой переносицей, его крылья подрагивали, мягко колыхая воздух. Ты выщелкивала из голубого автокарандаша длинный стержень, а когда он упирался в бумагу и ломался, доставала футляр, вытаскивала из него два новых стержня, вставляла их в карандаш и опять принималась щелкать. Парта перед тобой была усеяна обломками стержней, они напоминали выводок муравьев. За весь день ты ни разу не открыла учебник.

После уроков за тобой пришла Пэйсюань. Опустив глаза, ты аккуратно собрала с парты обломки стержней, положила пенал в портфель и следом за Пэйсюань вышла из класса. Хоть Пэйсюань и училась на класс старше, у нас ее все знали, ведь она единственная из школы удостоилась звания трижды хорошей [41] “Трижды хороший ученик” – отличник в учебе, в нравственном поведении и в физической подготовке. В каждой школе выбирали несколько самых активных и прилежных учеников, среди которых затем производился отбор “трижды хороших городского уровня”. городского уровня.

Скоро выяснилось, что она твоя двоюродная сестра. Ваш дедушка – знаменитый профессор Ли Цзишэн, каждый сотрудник медуниверситета слышал это имя. Девочки из класса стали подходить к тебе, предлагая дружбу, звали попрыгать в резиночку, спрашивали, поедешь ли ты в выходной с классом на загородную прогулку. Ты держалась довольно холодно, словно ничто из этого не способно тебя заинтересовать.

К тому времени я уже перестал быть одиночкой, у меня появилась небольшая компания. В нее входили Большой Бинь, Цзыфэн и Чэнь Шаша. В один из первых дней в школе учительница сказала нам, что класс – это маленькое общество. Все верно, и, как любое общество, наше тоже делилось на сословия. Моя компания относилась к низшему – положение в обществе определялось местом работы родителей. Мой отец несколько месяцев проработал шофером в университетском автопарке, там же, где и отец Цзыфэна. Потом объявил, что с него довольно, и больше в автопарке не появлялся, но его так и не решились оттуда уволить, поэтому формально папа состоял в штате университета. А отец Цзыфэна остался в автопарке, с машин “скорой помощи” его пересадили на грузовые, это считалось повышением, потому что вечерами больше не приходилось работать сверхурочно. Папа Большого Биня был старшим поваром в столовой, каждый день он стоял перед огромным, размером с ванну, котлом и жонглировал поварешками. Шашин отец работал в котельной, обеспечивал университет отоплением и горячей водой. В общем, все они принадлежали к рабочему классу и зарабатывали физическим трудом. А в университете почетом пользовались работники умственного труда. Поэтому у нас в классе верхушку составляли дети руководителей университета и профессоров, за ними следовали дети обычных преподавателей, а дальше шли мы. Эта структура сформировалась сама собой, верхушка общества держалась особняком, а средний слой пытался одновременно угодить верхушке и отмежеваться от нас. Я быстро понял расстановку сил и решил объединиться с остальными представителями социальных низов. На самом деле я имел в виду только Большого Биня и Цзыфэна, а Шашу вообще не брал в расчет. Ее мама родила двойняшек, мальчика и девочку, и через несколько часов умерла от сильного кровотечения. Спустя еще пару дней болезнь унесла и брата Шаши. Ее растила бабушка, заговорила Шаша только к трем годам, в пять лет еще запиналась на каждом слове. Никто не удивлялся – девочка растет без мамы, но в семь лет Шаша пошла в первый класс, и оказалось, что она совершенно не умеет считать. Начали подозревать умственную отсталость, учителя не могли сказать наверняка, но видели, что у Шаши дефицит внимания, иногда она даже на собственное имя не откликалась, а еще вечно что-то жевала. У нее была маниакальная страсть к еде. Креветочные крекеры, картофельные чипсы, пастилки из боярышника – Шаша даже на уроках не прекращала жевать. Сначала учителя пытались искоренить эту привычку, отбирали у нее лакомства, но Шаша орала, как будто в нее вселился бес, и в конце концов все смирились. Поэтому даже во время уроков мы слушали хруст, доносившийся от ее парты. Но вот что странно: казалось, Шаша не понимает ни слова из объяснений учителя, однако на контрольных ей всегда удавалось набрать немного баллов. До проходного она обычно недотягивала, но и худшей в классе оказывалась нечасто. Большой Бинь, добрая душа, жалел сироту Шашу и повсюду брал ее с нами. Сам он, разумеется, тоже был немного странный – отличался поразительной трусостью; я слышал, будто, когда ему было восемь лет, его за нос укусила крыса и с тех пор он боялся всего на свете, особенно мышей и крыс, а еще всевозможных червяков – Большого Биня пугали даже гусеницы шелкопряда. И его мутило при виде крови. Однажды у его соседа по парте пошла носом кровь, и Большому Биню сделалось даже хуже, чем тому мальчику, он едва сознание не потерял. А добивала меня его сентиментальность: когда наш класс повели смотреть “Мама, полюби меня снова” [42] “Мама, полюби меня снова” – тайваньская драма 1988 года, режиссер Чэнь Чжухуан. Главный герой во взрослом возрасте находит давно пропавшую мать и узнает, что на самом деле она его очень любила. , он плакал больше всех и потом еще несколько дней не мог успокоиться. На просмотре “Лю Хулань” [43] Фильм 1950 года режиссера Фэн Байлу, снят по реальным событиям, главная героиня – пятнадцатилетняя коммунистка Лю Хулань, казненная Гоминьданом. он тоже плакал и постоянно спрашивал, почему же они не могли пощадить Лю Хулань. Я бы никогда не стал дружить с таким слюнтяем, но выбора у меня попросту не имелось. Правда, Большой Бинь был щедрым – из тех детей, кто отломит тебе половинку ластика, когда у самого остался всего кусочек. Цзыфэн же был его полной противоположностью, ни один фильм не мог его растрогать, а глядя, как все вокруг рыдают, он лишь недоумевал. Когда умерла его любимая бабушка, Цзыфэн и слезинки не проронил, после этого даже родители решили, что он какой-то черствый. Я не черствый, пытался втолковать нам Цзыфэн, просто немного испугался и не понял, что пора плакать. Может, научите, когда надо плакать, а когда нет? Вот сбежит твоя мама из дома, тогда сам поймешь, когда плакать, сказал ему я. Моя не сбежит, ответил Цзыфэн. Папа ее вон как бьет, а она все равно не сбегает. Значит, ты никогда не научишься плакать, холодно сказал я. Цзыфэн только печально вздохнул.