Чжан Юэжань - Кокон [litres]

В тот день я не пошел в больницу. Тетя стерегла меня дома. Она сказала: бабушка обещает переломать тебе ноги, если посмеешь тайком от нас видеться с Ван Лухань. Потом вздохнула, привлекла меня к себе: знаешь, как это называется? Ты продался врагу. Увидел, что она заботится о дедушке, и поверил в ее доброту. Дети такие наивные, да разве бывает на свете, чтобы люди бескорыстно делали добро? Еще и ухаживал за ней… Тетя опустила голову, пожевала губы: мне ты сережек никогда не покупал… Я молча сбросил ее руку, убежал в комнату и вскарабкался на свою кровать.

На следующий день бабушка привела в больницу слесаря, чтобы тот поставил замок на дверь триста семнадцатой палаты, ключи были только у нее и у тети. Потом бабушка пошла к директору больницы и объявила, что Ван Лухань только называется волонтером, а на самом деле замыслила убить моего дедушку, больница должна ее прогнать, а к дедушке приставить другую медсестру. Директор был по горло сыт этими разговорами и велел тетушке Юнь сменить медсестру в триста семнадцатой палате. Бабушка отдала ключ лично в руки новой темнолицей медсестре и много раз повторила, что его ни в коем случае нельзя передавать посторонним. Но и после этого не успокоилась, что ни день прибегала в палату проверить. Однажды она застала у больницы Ван Лухань, та неприкаянно бродила под окнами стационарного корпуса, но, завидев бабушку, тотчас же ушла.

В те дни я приходил домой сразу после школы, ел и быстро ложился спать. Если не мог уснуть, лежал и слушал музыку, кассеты в плеере у меня были заслушаны до дыр. Я ни о чем не разрешал себе думать, стоило начать думать, и я увеличивал громкость в плеере, музыка била в барабанные перепонки, кожа на голове немела. Это очень действенный способ, много лет спустя я посоветовал его Большому Биню, когда от него ушла жена. Он в тот раз едва не оглох. Так прошло больше недели, однажды утром я сел на кровати, в пустой голове билась единственная голая мысль: наверное, я никогда больше не увижу Ван Лухань. Хвататься за наушники было поздно. Мы больше года провели бок о бок, день за днем проживали в неизменных декорациях, выполняя одну и ту же работу, и теперь эти дни наложились друг на друга, слились в единый образ, вместивший в себя все до последних мелочей. Заторможенный, холодный взгляд Ван Лухань, ее механические, жесткие движения – толстый слой льда на зимнем озере. Возможно, это самообман, но мне казалось, что я подобрался к ней совсем близко, что я вот-вот сломаю ее лед и прикоснусь к теплой воде. Наверное, Ван Лухань так и ходит под окнами больницы. Я должен пойти к ней, нельзя дать ей исчезнуть, нельзя, чтобы она растворилась в толпе.

На другой день я пропустил уроки во вторую смену и до вечера бродил вокруг больницы. Но она не пришла. Потом была суббота, я хотел с самого утра отправиться к стационару и ждать ее там. Но не успел я утром выйти из дома, как зазвонил телефон и тетю срочно вызвали в больницу: дедушка пропал.

Я прибежал в палату вслед за бабушкой и тетей. Медсестра, которую приставили к дедушке, сказала, что пришла утром на работу и увидела выломанный замок и пустую койку. Бабушку так и трясло от ярости, она схватилась за спинку кровати, потом немного успокоилась и выскочила в коридор. Тетя следом. А я застыл на месте. Палата выглядела очень странно. Впервые я пришел сюда маленьким мальчиком и с тех пор ни разу не видел, чтобы кровать пустовала. Летом и зимой, днем и ночью дедушка лежал там, как будто его вмонтировали в стену вместе с кроватью, как будто он – часть палаты. И эта часть была связана со мной, из-за нее палата была для меня родной, я считал ее своим вторым домом. А теперь он исчез. И триста семнадцатая превратилась в самую обычную палату, заурядную до неузнаваемости. Все знакомые предметы сделались чужими – и я вновь испытал этот холодящий спину ужас.

Я смотрел на кровать. Простыни стали клейкими от грязи, кое-где на них отпечаталось огромное дедушкино тело. Я попытался представить, как Ван Лухань выносит его из палаты, но перед глазами стояло только ее непреклонное лицо. Она поступила так, потому что услышала зов, ее направили, ей разрешили. Вера Ван Лухань была под стать силе ее духа. Ее ничто не могло остановить.

Я подумал, что где-то на свете есть комната, куда она будет возвращаться каждый вечер, наливать в тазик горячую воду, споласкивать полотенце, раздевать дедушку и обтирать его с ног до головы. Ее руки будут сосредоточенно кружить в клубах белого пара. Мое сердце обдало жаром, из глаз закапали слезы. Я понимал, что больше никогда ее не увижу.