Николай Шмелев - Ночные голоса

— Осторожно — сено, — сказал Сергей Гаврилыч, но сам тоже закурил, потом дотянулся до лампы и задул ее. Хрип в его груди стал слышнее.

— Слушай, борода! А зачем ты сюда?

— Да так… Сжег корабли, и назад мне теперь незачем.

— Понятно… Вот и я когда-то думал, что сжег корабли и все будет заново. Нет, не стало все заново. И никаких кораблей сжечь нельзя… Не горят, борода, корабли — никуда ты от них не денешься… Никуда…

Он опять захрипел. Кашель душил его, поднимаясь волнами из груди, спина его сотрясалась, огонек папиросы отрывисто прыгал в темноте. Потом кашель стал стихать: Сергей Гаврилыч отчаянно, всеми легкими харкнул, сплюнул, и кашель прекратился, но осталось ровное свистящее сипение.

— Астма, будь она неладна. Ничего не поделаешь. Как-никак, пятьдесят с лишним… Вот так, борода: живешь-живешь, а потом вдруг оказывается, что ворота-то все на запоре. Понимаешь? Все на запоре, на всех замки висят… Думаешь, почему Люба не пустила? Стал сдавать? Не жаловалась. Скорее наоборот. Не мое это было — поэтому и не пустила. А где оно — мое? Если здесь не мое, где я уже столько лет, то где же оно — мое? Там? Наверное, там… Но и там меня не ждут. Там только помнят, но ждать — не ждут…

— Вы же говорили, что дочь приедет сюда.

— Дочь?.. А зачем, скажи, пожалуйста, ей приезжать? Здесь на тысячу километров — ни одного рояля. Нечего ей здесь делать, девочка она способная, ей играть надо… Ну, молодая, приедет. Повертится месяц-другой, и обратно. И правильно сделает. Кто ее осудит? Никто. И уж во всяком случае не я…

Начался новый приступ кашля. На этот раз он длился особенно долго. Когда кашель прекратился, он сел, отдышался и закурил снова.

— Не удивляйся. Когда куришь — легче… Выходит, борода, ты вроде как спасаться сюда? Из-за бабы сбежал?.. Не только из-за нее? Ну, значит, из-за нее. Все другое всегда так, заодно… Любил? Впрочем, чего спрашивать: ясно — и сейчас любишь, иначе бы ты здесь не был… Думаешь, здесь забудется? Не забудется. Никогда уже не забудется. И умирать будешь — ее вспомнишь. Нет, не вспомнишь — я не так говорю, а просто она теперь с тобой всегда будет, и когда умирать будешь — она тоже с тобой будет… Сложилась твоя жизнь, борода. Определилась колея — никуда ты теперь из нее не выбьешься, поверь мне… А ей, думаешь, лучше? И ты для нее отметина на всю жизнь — плохая ли, хорошая, какая разница? Тебя теперь тоже не сотрешь и другим никем не заменишь. Всякое, конечно, будет, и другие у нее будут, а останешься ты — с начала и до конца один ты… Они ведь тоже: мечутся, кудахтают, думают — вот оно, новое, оно и будет теперь всем, а оно вовсе и не то, оно просто так, только чтобы пустоту заполнить. Все другое шелуха, а главное — ты… Наверное, враждует с тобой?.. Враждует? Ну вот, эта вражда и будет теперь ее жизнь… Мне, борода, не раз бабы говорили: только один кто-то и снится по ночам, а все другие не снятся, как ты их ни зови, не приходят — и все… Дал Господь единожды каждому и больше уж не даст — Он скуп на эти дела. Католики, наверное, правы… Дети есть?

— Нет, обошлось.

— Ну, тогда легче… Вот когда дети — тогда уж ничем не помочь: мысли по ночам, сожаления, а сделать ничего нельзя, и так всю жизнь, маленькие они, вырастут ли — неважно, все одно… Я тоже иной раз закрою глаза, лежу, чего-то там представляю себе… Улица, асфальт, деревья… Люди торопятся… А я иду медленно, я седой, и рядом девочка в строгом платье — моя дочь… Нет. Не будет этого. Мне еще лет пять лямку тянуть, она за это время замуж выйдет — такая не засидится… Прошло мое время, борода… А ведь спроси меня сейчас: как же так получилось, что за всю свою нескладную жизнь ты, старый работяга, вол, так и не нажил ничего для себя? Думаешь, отвечу? Нет, не отвечу. Не знаю, как так получилось. Знаю только, что нет у меня ничего: ни дома, ни семьи, да и заслуг особых тоже нет — чего уж там себя обманывать… Ничего — так, только дым один…

Опять была долгая пауза. В дальнем углу сарая слышалась какая-то неопределенная возня, шуршала солома.

— Мыши, наверное, — сказал Сергей Гаврилыч. — Знаешь что? Давай спать… Не осуждай меня завтра — нервы, видать, сдали. А вообще-то я не такой… И вот что еще. Поверь: если не сбежишь — мы с тобой хорошо будем жить. Ты мне понравился, борода… Молчишь, правда, много. Но это ничего, я молчунов люблю…

«Тихо как, — думал Русанов, прислушиваясь к его ровному сопению. — Сейчас бы заснуть и увидеть во сне все, как было когда-то, а потом бы не просыпаться и жить только с этим и ни с чем другим… Неужто он прав? Неужто жизнь действительно уже сложилась? И все уже произошло, все главное уже было? И отныне я такой, какой я есть, и другим уже не буду, и другого со мной ничего не будет, а будет только то, что уже есть?.. Но как же так? Будут события, перемены, будут другие люди… Да он и не отрицал этого… Тогда что же он имел в виду?.. Я не изменюсь — вот что, и эта боль, которая загнала меня сюда, теперь будет во всем, что когда-нибудь произойдет со мной, и от нее, как круги по воде, пойдет вся моя дальнейшая жизнь… Нет, неправда, рано или поздно я переболею, это не может продолжаться вечно. Мне нужно только что-то твердое под ногами, нужно понять, что я и зачем я, и когда-нибудь я пойму… Ну а если так и не пойму ничего — что тогда?.. Нет, этого не может быть. Пойму…»