Николай Шмелев: Ночные голоса

Поэтому всезнающий Бободжан Гафурович и выбрал такой необычный, можно даже сказать, экстравагантный подарок. И получилось, что в Индию прибыл не советский академик, не член ЦК КПСС, а «носитель дани из далекой и дружественной страны».

— Но по нашим-то меркам, согласись, Рубен, это был все-таки несколько двусмысленный шаг, — помню, все же усомнился я тогда.

— А! Не говори глупостей, — отмахнулся от меня Рубен. — Ты же знаешь английскую пословицу: «Первым здоровается тот, кто умнее». А старик Гафуров, в отличие от нас с тобой, всегда был мудр. Своего он добился? Добился. Ну, так чего же тебе еще?

Наверное, самым черным Новым годом в моей сознательной жизни была ночь с 1979 на 1980 год. И елка была чудесная со свечками, и на столе было все, как надо, и компания была прекрасная: мой еще студенческий друг академик С. С. Шаталин, известный наш физик-теоретик, тоже академик Ю. М. Каган, обозреватель «Литературной газеты» А. Б. Борин и я — все, разумеется, с женами. Но как мы все ни силились повеселиться, выпить, пошуметь, как полагается, скинуть с себя печали и заботы уходящего года — не получалось никак. За столом царила только одна тема — случившийся за три дня до этого ввод наших войск в Афганистан.

Такого похоронного настроения никто из нас не испытывал давно. Было ясно, что это начало конца — только конца чему? — что мы там увязнем на долгие годы без всякой надежды на успех, что нам эту войну не выиграть, даже если мы, отчаявшись, швырнем на них там в конце концов атомную бомбу. Кажется, недавно только закончившийся Вьетнам должен был бы всех научить, в том числе и нас — и вот, пожалуйста, опять «кажинный раз на эфтом самом месте», только теперь уже не американцы, а мы… Какой идиот советовал, какой идиот принимал это безумное решение? Чем руководствовались? И зачем? Персидский залив? Да кто нас допустит до него, до Персидского залива, без третьей мировой войны…

— Не идиот — идиоты, — помню, уточнил Станислав Шаталин. — Кто ж их знает, кто им теперь советует. Бободжана Гафурова уже нет. А на других знающих людей намордник надет. Да и слушать давно уже никто не хочет никого…

По-моему, два самых своеобразных народа в Европе — это венгры и шведы. И те, и другие, по крайней мере, на посторонний взгляд, живут очень неплохо: чисто, уютно, можно даже сказать, богато — живут в свое удовольствие, не завидуя никому. Ну, венгры, правда, повеселее, шведы помрачнее — что ж, ничего не поделаешь, климат, видать, такой.

Нет, конечно, они очень разные — кто ж будет спорить? Но и тех, и других, между прочим, объединяет одно странное обстоятельство: венгры и шведы уже многие годы прочно делят в Европе первое и второе место по статистике самоубийств.

Духом мне, однако, все-таки ближе венгры. И я всегда радовался и радуюсь, когда мне удается вновь побывать в одном из самых красивых городов мира Будапеште, или в Эстергоме, или в венгерских Карпатах, или на озере Балатон. Люблю, как они, венгры, умеют сидеть за столом, их вино, еду, музыку, песни, люблю их иронию, их неизменную легкую насмешку над всем, что происходит в этом суматошном, бестолковом мире, в том числе и над собой. Вот у них-то, у своих венгерских друзей, я и услышал как-то раз за столом анекдот, который я, наверное, теперь уже не забуду до конца своих дней. Да и жизнь сама, уверен, тоже не даст его забыть.

Приходит Кун (у венгров Кун — это у нас Рабинович) однажды в полицию и говорит:

— Все, хватит. Надоело! Отдавайте мой паспорт. Я эмигрирую. Насовсем.

— Что вы, Кун? Что случилось? Что уж вам так не нравится здесь, что вы так сразу — и насовсем?

— Мне не нравится ваша тенденция.

— Какая тенденция, Кун? О чем вы?

— Мне не нравится ваше отношение к педерастам.

— Да? Интересно. А что именно вам не нравится?

— Вы помните то время, когда за это сажали?

— Ну, Кун, нашли что вспоминать! Культ личности, тоталитарный режим, советская оккупация…

— Нет-нет, постойте. А вы помните то время, когда за это лечили?

— Ну, Кун, в конце концов это не так уж и плохо — лечили. Все-таки прогресс…

— Вот именно прогресс! А вы помните, когда вы сказали, что это личное дело каждого?

— Ну, так и что? Чего же вам еще надо, Кун? Демократия, права человека…

— Знаете, я не хочу дожить до того дня, когда это станет обязательным!

Кун, говорят, все-таки уехал. Венгрия маленькая страна, и для ее обитателей всегда, наверное, найдется в мире место, где в случае чего можно будет осесть… Ну, а если у нас это тоже станет в конце концов обязательным? А, похоже, к тому идет… Куда, я спрашиваю, тогда деваться нам?