Николай Шмелев - Ночные голоса

В молодости я хорошо, профессионально плавал и в университете одно время был даже в сборной команде гуманитарных факультетов. И тренировались мы тогда, и в соревнованиях участвовали преимущественно в бассейне главного здания МГУ на Воробьевых горах. По тем временам, скажу я вам, то был шикарный бассейн! На пять дорожек, с вышкой для прыжков, с трибунами в два этажа. И пользовался он, надо сказать, большой популярностью не только у самих пловцов, но и у многочисленных наших болельщиков из своей, студенческой среды, сбегавшихся и съезжавшихся сюда на каждые более или менее крупные соревнования, как на праздник.

И вот стою я на тумбочке, согнувшись пополам и весь вытянувшись вперед перед прыжком в воду, и жду, когда мой товарищ по команде, закончив дистанцию, шлепнет ладонью по стенке бассейна подо мной — идет эстафета «вольным стилем» 4 х 100, и у нас есть явный шанс выиграть у всех этих физиков, химиков, геологов и прочих наших конкурентов. И ноги мои сжаты от напряжения, как пружины, и весь я — сама ответственность, потому что я последний в заплыве, а мы уже вырвались больше чем на корпус вперед остальных и все теперь зависит от меня, только от меня, и не дай Бог неудача, я же подведу тогда всех-всех!

А лет мне всего двадцать, и у меня любовь. И сидит в данный момент она, эта моя милая, капризная, вздорная, ветреная, но чудо какая обаятельная любовь, на трибунах, на балконе, в компании моих горластых друзей и приятелей, съехавшихся болеть за меня, и они оттуда, с трибуны, все что-то кричат мне, свистят, подбадривают, машут руками: мол — вперед, только вперед! А еще я знаю, что, несмотря на все ее капризы и кокетничание с другими, она любит меня, переживает, и еще немного — наверное, выйдет-таки за меня замуж.

Любой пловец, когда-либо занимавшийся этим делом всерьез, знает, что при прыжке со стартовой тумбочки войти в воду можно по-разному. Можно войти, как нож в масло, так, что поверхность воды даже и не шелохнется, а можно — гоголем, с грохотом, с целым фонтаном брызг, так, что трибуны даже вздрогнут от неожиданности: что там такое стряслось? Для этого только надо вдарить, как следует, животом об воду, но это только кажется страшным, на самом деле на тренированный живот это даже и не больно — но зато какой кураж!

Ну, конечно, именно так — ласточкой вверх, а потом с грохотом вниз, животом об воду — я и вошел: она же там, на трибунах, сидит! И… и сейчас же камнем пошел на дно! А почему? А потому, что проклятая резинка на моих плавках не выдержала этого молодецкого удара об воду и лопнула, сволочь — совсем лопнула! И плавки мои сразу съехали чуть не до щиколоток, и мне нужно было затонуть, чтобы подхватить их рукой, не дать им совсем сползти с меня, а потом надо было еще и подтянуть их обратно, а потом, вынырнуть, а потом рвануть вперед…

Какой уж тут «вольный стиль»! Как я доплыл, выгребая в сущности одной только рукой, а другой то и дело поддергивая все время сползавшие с меня плавки — ума не приложу. Однако доплыл! Все-таки доплыл… Но какая уж тут дистанция, какая победа! Лучше бы уж и вовсе не доплывал. Воображаю, какое же, наверное, восхитительное зрелище сверху, с трибун, представлял мой этот девственно белый зад в бассейновой воде…

Слышали ли когда-нибудь еще за всю свою историю своды университетского бассейна такой всеобщий гомерический, громовой хохот, что сопровождал весь тот злосчастный мой заплыв, все сто метров — от начала его и до конца? Не знаю. Думаю, что вряд ли… Публика на трибунах, как мне потом рассказывали, буквально каталась, рыдала, погибала от смеха, видя эту мою отчаянную, мою героическую борьбу с собственными плавками там, в воде. Цирк! Истинный цирк. И она… И она, конечно, тоже смеялась! Тоже, надо думать, веселилась надо мной до упаду там, на балконе, вместе со всеми этими близкими и неблизкими мне людьми… Боже мой! Позор! Какой позор…

Напрасно потом они — она и мои друзья — прождали меня в вестибюле спортивного клуба битый, наверное, час. Наспех одевшись, я сразу каким-то боковым ходом выскочил из раздевалки на улицу, забрался, забился в угол автобуса… И махнул на Левобережную, в общежитие Библиотечного института, в комнату к двум подружкам-студенткам этого института, которые давно звали меня к себе в гости. И вылез я потом из той комнаты на божий свет лишь неделю, а то и больше спустя. А когда вылез, было уже поздно. Как говорится — финиш, конец.

А ведь мог — действительно мог! — я в тот вечер стать чемпионом МГУ. Пусть в эстафете — но мог! И как бы тогда, если бы не эта проклятая резинка, повернулись наши с ней дела, наша эта с ней неземная любовь?