Андрей Дмитриев - Этот берег

Разбудил меня тихий мужской голос возле уха:

— Диду, эй, ты жив или спишь?.. Твоя очередь.

Спросонья голос показался не чужим, а еще мне показалось, что я в Хнове, в похожей и привычной беседке, где я подолгу сиживал когда-то и подремывал, на заросшей лопухом поляне, там, где городской парк свободно переходит в пригородный лес; но мы туда не по воду ходили, а бухнуть или сыграть в двадцать одно в стороне от лишних глаз; и молодежь туда ходила, и не надо объяснять зачем, — и дай ей Бог… Набрав воды в две маленькие пляшки, я вскользь, но цепко оглядел людей в беседке, их лица и их руки; конечно, темновато было, но в жидких отсветах часовни было, в общем, видно: не чужие… А если приглядеться, кто во что одет, — да тот же Хнов, каким он был и десять лет назад, и двадцать лет назад, каков он и сейчас, каким он будет и вовеки; и теми же словами говорит, а что был за язык в бювете, я не обратил внимания, уж точно, не запомнил, и это было, да, невежливо, — оправдывался я по дороге в минимаркет, замкнув губами полный крови рот. Ее солоноватость ужасала и с каждым шагом становилась тошнотворнее. Остановившись на мгновение, я огляделся, убедился, что нет рядом никого, выплюнул на дорогу всё, что скопилось во рту, прополоскал рот свежей водой и с усталой злостью бросил кому-то вслух:

— Ну да, конечно. Как иначе? Бомбами их, бомбами…

В гостинку я вернулся с водой из бювета, с бутылкой водки «Козацкая рада» из минимаркета, с двумя пачками вареников из кулинарии: одни, с грудинкой и тушеной капустой, — к ужину, другие, с вишнями, — на завтрак. Не дожидаясь, когда вареники с грудинкой всплывут в кипятке, выпил махом пару рюмок; щеку изнутри ожгло… Я выпил и за ужином, но не усердно: поутру мне предстоял визит в поликлинику… На часах было полдесятого, ни то ни се: спать рано, искать себе занятие на вечер — поздно, просто гулять негде, общаться не с кем… Я включил телевизор, там, где про зверюшек, самый жизненный канал. Большая львица доедала кого-то маленького; голос за кадром терпеливо убеждал: «…и сурикат сойдет на перекус, но львицу стоит пожалеть: белка в нем недостаточно, чтобы возместить энергию, потраченную во время неудачной охоты»… Под письменным столом я обнаружил старенький большой компьютер, установил его и попытался запустить — но безуспешно. Набрал Авеля; он обещал прислать на другой день Владика, способного, как он сказал, воскресить любую сдохшую технику… Я перебрал без надобности все свои контакты в телефоне. Их было немного: в основном киевские; из прочих я нашел номера бывшей жены и ее верного пажа Феденьки Обрезкова. Давно их надо было удалить, да все рука не поднималась. И я их удалил… Увидел номера своих детей, но мне им было нечего сказать; я мог их разве напугать, и мне пришлось бы, созвонись я с ними, убеждать обоих, что мне от них ничего не нужно… Директор хновской школы: что бы я мог ему сказать? Совсем не то, что он хотел бы от меня услышать… Товарищи мои, учителя?.. Они мне больше не товарищи.

Три буквы высветились на дисплее телефона: Г.Г.С. — и поначалу не сказали ничего, но, поднатужив память, я их все-таки расшифровал: Гурген Гургеныч Самвелян, предводитель хновских полицейских. Я набрал его, услышал его голос, услышал и знакомый стук биллиардных шаров — и без какой-либо причины был обрадован. Гурген Гургеныч тоже, как мне показалось, был мне рад. Тому, что я звоню ему из Украины, он не слишком удивился и сказал:

— Вот почему твой телефон, что у меня, всегда молчит: твой телефон уже не наш… Я должен был сам догадаться. В тебе всегда было что-то от прапорщика…

Я его не понял; он напомнил:

— Я о том прапорщике, который один идет в ногу, когда весь взвод идет не в ногу. В смысле, он так думает… Не понимаю что, — продолжил мысль Гурген Гургеныч, — но в тебе всегда была какая-то интеллигентская гнильца, ее ты не выпячивал, но и совсем скрыть не умел… Ты ведь, чего ни скажешь, — ты не только скажешь, а еще и дошлешь. Ну не можешь ты сказать вот просто так, без досыла!.. А если где молчишь — не просто так молчишь, а с оттяжкой. Это я тебе как биллиардист говорю, чтобы тебе понятно было. — И словно в подтверждение сказанному я услышал хлесткий, с оттяжкой, удар кия по шару, затем отскок шара от борта…

— Я ж не игрок, — напомнил я.

— И зря, — веско сказал Гурген Гургеныч. — Играл бы — был бы на виду, для своей же пользы. К тому же за игрой не остается времени на глупости, — он, слышно было, отложил кий в сторону. — Мы тут скучаем без тебя…