Андрей Дмитриев - Этот берег

— Не треба, — сказал мне муж Натальи, вышедший к нам из соседней комнаты. Это был невысокий, лысый, крепкий, как комель, старик — в белой футболке, стилизованной под вышиванку, и в голубых широких джинсах. Он был бос, что лишь подчеркивало зеркальную чистоту выкрашенных охрой половиц.

Наталья поманила нас к столу, сама же примостилась на табуретке в углу под образами и широкой полкой, ровно уставленной фотографиями в темных лакированных рамках. Выпрямилась в струнку и достала пачку сигарет из кармана кружевного передника.

— В хате не пал и , ступай на двор, — сказал ей муж.

— Я не палю, — тихо ответила Наталья, неумело разминая незажженную сигарету узловатыми старыми пальцами, однако же поднялась с табуретки, подалась к двери и, не закуривая, встала у порога. Ее муж снял с полки три цветные фотографии и поставил их на скатерть перед нами. На всех трех был его внук Гриша Шавло. На первой Гриша стоял с букетом георгинов у школьного крыльца, и чья-то белая рука трясла над его ухом золоченым колокольчиком. На другой он был снят крупно, с гордыми глазами, с челкой, заглаженной до блеска набок; на третьей Гриша встал на стул на фоне красной бархатной портьеры.

— Как вы велели, самые похожие, — пояснил его дед Авелю. — Вы их верните нам…

— Само собой, — заверил Авель. — Вернем сегодня же.

— Дуже вам дякую. — Муж Натальи вынул фотографии из рамок, отдал Авелю и обратился к жене: — Ты отведи их к Фесенкам.

К дому Хомы Фесенко, другого пропавшего мальчика, мы шли пешком вслепую через всю Борисовку, след в след за Натальей, словно бы вброд по реке. Уже разгорелось вовсю утреннее солнце, и туман набухал его огнем, как дым большого лесного пожара…

— Не понимаю, — так тихо, чтобы не услышала Наталья, сказал я на ходу Авелю. — У них что, нет фотографий внука в телефоне? Пусть не она — но неужели дед его не фотографировал?

— Ты видел у него мобильный телефон? — вопросом на вопрос и тоже тихо ответил Авель. — Нет у него мобильника. И у Натальи не было; я подарил ей, когда нанимал ее на работу. Она не хотела, но я настоял — мы же должны с ней быть на связи… Ты видел у них компьютер?.. Да, ты видел телевизор, но пусть тебя это не обманывает. Подарок детей; его не смотрят, но не прячут… Живут как липоване, но они не липоване. Живут по-старому; привязали время, как козу, к своему забору, — и оно стоит. Зато и нет от него никакой грязи. Все чисто, и не только в доме… И вот надо же такому приключиться — она даже закурила, и он вынужден терпеть, потому что понимает… — Последние слова относились к сигаретному дыму, влажно пахн у вшему нам в лица сквозь кисею тумана.

— Це здесь, — объявила Наталья. Она толкнула кулаком калитку из ржавой арматуры. — Вы почекайте; вам туда не треба; там погано. Дивиться не на что, а ноги обломать — будь ласка; чего там тильки не навалено в саду.

Она шагнула в сад и сразу растворилась в тумане среди тощих и рыхлых теней, должно быть, фруктовых деревьев. Был слышен скрип крыльца, стук в дверь. Все ненадолго стихло, потом раздались лающие звуки перебранки, но нельзя было разобрать слов… Дверь ударила о косяк; крыльцо вновь заскрипело; Наталья вскоре появилась у калитки с газетным свертком в руке и повела нас к машине, оставленной нами на краю Борисовки. Она шла впереди, вприпрыжку, и во весь голос, не оборачиваясь, говорила неизвестно кому:

— Только отдрыхли, уже отдыхают, и уже пьяные, не продохнешь. У них горе, они говорят… Вы бачите? А у нас не горе? Мы с самого ранку на весь день идем шукать; мой чолувик — он каждую тропинку, каждую травинку знае — так и шукаем, и целодневно, пока очи не заплачут. А они — ни; ни разу не шукали. Какой там розшук мае бути? Только пьют и молятся! Пьют и молятся!.. Да хоть бы дом прибрали; там у них все в грязи и в говне, потому что горе у них. Тильки пьют и молятся, такие вот батьк и … А их Хома — не в них, он у них дуже славный, он чуд о вый, хороший, гарный мальчик…

«Пежо» тенью горбился в тумане. Наталья встала возле него.

— Я покурю, я постою — а вы побудете со мной? Всего лишь пять хвалыночек, я порахув а ла: одна цигарка — пять минут.

Она закурила, прислонясь спиной к машине, помолчала полминуты, потом опять заговорила. Огонек ее сигареты гас и вспыхивал во влажном мареве. Путаясь и задыхаясь, Наталья говорила о родителях Гриши: о своей дочери и зяте — каково-то им сейчас? Они который год работают в России, в Сургуте, на нефтепромысле. Гришу, как всегда, отправили на лето в Украину, в доброе село, к деду и бабке, а дед и бабка, как выходит по всему, его не уберегли, и, чтобы не сойти с ума (она сказала: «с Бога не сойти»), всё ищут, ищут внука по лесам окрест Борисовки, по тропинкам и кустам; и вот опять пойдут искать, но надо, чтоб туман рассеялся… И непонятно, когда ждать дочери и зятя — прямых авиарейсов из Сургута, вроде, больше нет, такое вышло лето, и невозможно угадать, как добираются они в Борисовку, еще трудней представить, что они всё время думают.