Наталья Литтера: Пять лепестков на счастье [litres]

Он созрел для отцовства. Он отлично ладит с детьми, он готов.

Мысль о том, что кто-то однажды обязательно родит Диме ребенка, уничтожила ее.

Саша легко представила, как он станет с этим ребенком проводить время, играть, читать, гулять…

– Очень удачно получилось, – говорила Валентина Петровна, – Дмитрий, как и обещал, пришел на спектакль, и теперь мы будем выступать в его клубе.

Саша кивнула, соглашаясь. Говорить она не могла. Может, все же подняться в номер? Объяснить все…

– Вообще, жаль, что нам не удалось сегодня с ним встретиться, – Святослав Аркадьевич взял в руки сумки, – проститься. Очень приятный молодой человек.

– Да, так обидно разминулись, он уехал буквально пятнадцать минут назад.

Уехал… Как… уехал? Дима уехал?!

Не помня себя, не замечая удивленных взглядов, Саша кинулась к двери и выбежала на улицу…

Там на парковке была только машина Снежаны и такси.

Вот и все.

Саша стояла около цветников, безучастно наблюдая за тем, как грузят вещи в багажник такси Святослав Аркадьевич и Валентина Петровна, а потом машина тронулась с места. По тротуару неспешно шла Марина Георгиевна.

Все как во сне. Все как не с ней.

Дима не мог уехать не попрощавшись. Не мог.

Но уехал.

Она позволила Марине Георгиевне отвести себя обратно в гостиницу. Даже что-то отвечала и вынула обещанную открытку, старательно делая вид, что сличает почерки. Они и вправду казались одинаковыми. Саша согласилась с предложением показать эти записи эксперту-графологу [5] Специалист по почерку. .

Они сидели во дворике за столом, где еще вчера Саша сидела с Димой. И так же шелестела листьями старая липа, и так же цвели золотые шары, и забытую лейку до сих пор никто не убрал. Все как тогда.

Только Дима уехал. И она уже не дотронется пальцем до его морщинки на переносице. Не разгладит ее.

Наверное, Сашу должен был тронуть разговор с Мариной Георгиевной, ведь все эти совпадения поразительные. И в другой ситуации она обязательно пришла бы в возбуждение от сделанных открытий, от возможности связать прошлое и настоящее. А если речь и правда идет о ее прапрабабушке? Это не могло не волновать.

Но сегодня Саша была не в состоянии воспринимать что-либо, даже очень-очень важное.

Дима уехал не попрощавшись.

– Мы знаем, что дочь Мария перебралась в Москву… Сашенька, с тобой все в порядке? – заволновалась Марина Георгиевна.

– Да… да, все в порядке. – Саша закрыла глаза и сглотнула, прогоняя готовые политься слезы. – Просто очень устала за эти дни. Я согласна, что надо провести экспертизу почерков, спрошу у мамы про родственников в Москве, как мы и договаривались. Все это кажется невероятным.

– И ты даже не представляешь, насколько Любовь Николаевна была необычной женщиной. Мы мало что о ней знаем, документов почти совсем не осталось, но даже то, что известно, – удивляет. Я вчера тебе показывала фотографию. На ней две девочки, они ровесницы и воспитывались в семье как сестры. А вместе с тем известно, что у Чигиревой был только один ребенок. Вторая – воспитанница. Предположительно, побочная дочь мужа. И Любовь Николаевна воспитала обеих. Когда мужа разбил паралич, а это точно установлено из сохранившегося номера газеты, она взяла управление мыльной мануфактурой на себя. Представляешь, сколько в этой женщине было силы и великодушия?

– А почему вы об этом не рассказываете на своих экскурсиях?

– Ах, милая, – улыбнулась Марина Георгиевна, – люди приезжают сюда отдохнуть, и мы дарим им романтичный миф о создании мыла. Язык цветов, посвящение аромата любимому человеку – это все гораздо красивее, чем разбитый параличом изменивший муж.

Конец XIX века

Известие о том, что с Петром Гордеевичем случился удар, Любовь Николаевна приняла стойко. Теперь на ее руках оказались не только двое детей, но и беспомощный муж. И дела.

Чигирева привезли из Москвы в крытом экипаже, осторожно перенесли в дом. Вся правая сторона его тела была парализована. Говорить он не мог, только мычал. И лишь глаза на застывшем лице, живые, что-то ищущие и пытающиеся сказать глаза – были прежними.

– Все хорошо, – сжала Любовь Николаевна здоровую руку мужа, – все будет хорошо.

Петра Гордеевича положили на высокую кровать. В этой кровати и протекала теперь вся его жизнь. Если погода была хорошая, солнечная – переносили в сад, под яблони. Раз в месяц из Москвы приезжал доктор, проверить больного. Любовь Николаевна ухаживала за мужем самоотверженно. Она сразу поняла, что это расплата за совершённый грех и любовь к другому мужчине. Небо наказало за краткое счастье, лишив права роптать. Вечерами она сидела около Петра Гордеевича и пела ему. Ведь он так любил ее пение. Она пела и видела, как из глаз на неподвижном лице текут редкие слезы. Тогда Любовь Николаевна брала маленький платочек, вытирала глаза мужа и шептала: