Рэйчел Бинленд - Флоренс Адлер плавает вечно [litres]

– Когда арендаторы съедут, – начала Эстер, – возможно, мне стоит вернуться в дом одной.

Джозеф ничего не отвечал, только кивал жестом настолько монотонным, что Эстер захотелось преодолеть разделяющее их пространство и схватить его лицо обеими руками, только бы остановить его.

– Нам же обоим не нравится оставлять эту квартиру пустой, – сказала она.

Джозеф не поднял ее на смех и не стал умолять. Единственное, что он произнес, когда смог посмотреть ей в глаза, было ее имя.

– Эстер, – позвала Анна с другой стороны приоткрытой двери в спальню. – Вы здесь?

Эстер промокнула глаза, а Джозеф поправил воротник.

– Вы вернулись? – спросила она, когда Анна открыла дверь.

– Простите, что помешала. – Анна перевела глаза с Эстер на Джозефа и на груду одежды поверх покрывала.

– Мы разбирали вещи Флоренс, – объяснила Эстер. Нижний ящик комода Анны все еще был открыт, и Эстер заволновалась, не обратила ли Анна внимание на то, что кто-то рылся в ее бумагах. – Где Гусси?

– В своей комнате.

– Как заплыв?

– Все прошло хорошо. – Анна кинула быстрый взгляд на открытый ящик, а затем на Джозефа, который казался глубоко погруженным в свои мысли. – Я должна вам обоим сказать кое-что.

Джозеф поднял глаза с чулок, которые держал в руках.

– На церемонии награждения, после заплыва, они объявили минуту молчания в память о Флоренс.

Эстер моргнула раз, другой, пытаясь осознать слова Анны.

– Минуту молчания?

Та кивнула.

– Ты слышал это, Джозеф? – спросила Эстер мужа, но он не ответил, только начал массировать указательным и большим пальцем нахмуренные от тревоги брови. Сейчас было не время обсуждать Анну, иммиграцию Инес и Пауля или кто где останется жить в конце лета. – Джозеф, – повторила она, – что нам делать?

Фанни резко села в кровати. Одной рукой она схватилась за живот, другой вцепилась в матрас.

– Сестра! – закричала она в темноту своей палаты. – Сестра!

Это ощущение совсем не походило на маленькие болезненные щипки, которые преследовали ее последние несколько недель.

– Если вы смените позу, и все пройдет, – недавно объяснил ей доктор Розенталь, – значит, у вас всего лишь схватки Брэкстона-Хикса и волноваться не о чем.

– Разве не типично, что состояние женского здоровья называют мужским именем? – сказала она сквозь сжатые зубы, перекатываясь на другой бок.

Теперь накатила такая боль, что она едва помнила собственное имя, что уж говорить о чужих. Будто на бедра ей положили железную наковальню. Она могла только пытаться дышать.

Фанни немного помнила о своих предыдущих родах. Гусси родилась давно, и Фанни тогда была такой молодой, а еще такой наивной. Она считала, что тело само сделает все положенное в нужный момент – и все так и случилось. А Хирам пришел так рано, что не было никаких ложных схваток, только настоящие, со всей их болью физической и сердечной.

Спазмы ослабли, и Фанни отпустила матрас. Она подумала было взглянуть на часы, но не смогла рассмотреть циферблат.

Из сестринской доносился шум радио.

– Сестра! – снова попробовала крикнуть она, на этот раз громче.

Когда Дороти появилась в дверях, пришла следующая схватка. Боль прострелила спину до живота.

– Кажется, началось, – попыталась сказать она, но до конца предложение выдавить не получилось.

– Похоже на то. Насколько частые схватки?

– Я не знаю. Пока было несколько.

Дороти выглянула обратно в холл.

– Эй, Хелен! Позови-ка доктора Розенталя. Похоже, Фанни готова.

Лицо Хелен появилось за спиной Дороти на короткое мгновение и затем пропало.

– Не могли бы вы позвонить моему мужу? – попросила Фанни между глубокими вдохами.

– Слышала? – кинула Дороти через плечо. Она обернулась к Фанни. – Пока мы ждем доктора Розенталя, давай-ка попробуем устроить тебя поудобнее.

Дороти переложила подушки Фанни и велела расслабиться. Конечно, Фанни не могла расслабиться, но зато она могла заметить – и действительно заметила, как Дороти себя ведет. В этих обстоятельствах она вдруг показалась невероятно компетентной.

– Предположу, – сказала Дороти, – что скоро мы переведем тебя в предродовую палату.

Когда Фанни рожала Хирама, ей вкатили такую дозу морфина, что она и вовсе не помнила предродовую палату. Она приходила в сознание и теряла его, не чувствуя не только схватки, но и промежутки между ними.

Родильный зал забыть было сложнее. Яркий белый свет, длинные белые штаны, одновременно служившие ремнями, которые удерживали Фанни на столе. Она чувствовала себя животным на привязи и была уверена, что умрет с распятыми конечностями и эфирной маской, натянутой на лицо. Мысль о том, чтобы оказаться в той комнате в одиночестве, в ловушке сумеречного сна, от которого она не может очнуться, заставляла голову кружиться от страха.