Рэйчел Бинленд - Флоренс Адлер плавает вечно [litres]

– Захвати-ка бинокль.

Они поднялись на вершину холма, где возвышались маяки-близнецы. Джозеф несколько раз прошелся вдоль одного маяка, пробираясь сквозь высокую летнюю траву и разглядывая бухту Сэнди-Хук и гавань за песчаной косой. Наконец, стоя перед южной башней, он сказал:

– Так пойдет, – и обустроил себе что-то вроде гнезда в высокой траве. Стюарт передал ему бинокль, снял пиджак и сел рядом.

– Мистер Адлер?

– Джозеф.

– Джозеф, – сказал Стюарт. – Мы следим за птицами или за большими пароходами?

Джозеф ему не ответил, только посмотрел на прибрежное шоссе, залив, песчаную косу и гавань за ними. Вдалеке он мог различить Бруклин. Он знал, что за невидимым ему изгибом пирс Челси кишел людьми, выплескивающимися из терминала на палубы океанских лайнеров, которые понесут их в Саутгемптон и Плимут, Виго и Гавр.

«Лафайет» был малышом по сравнению с большинством лайнеров, что пересекали Атлантику. Флоренс остановила выбор на нем, потому что он не заходил лишний раз в Саутгемптон и потому мог пересечь океан всего за шесть дней. Его манифест тоже был коротким – на корабле могли поместиться только сто пятьдесят человек, и это оставляло Флоренс надежду, что, кроме нее, никто не будет заинтересован в крытом плавательном бассейне. Джозеф пытался напомнить дочери, что бассейн скорее всего будет размером со спичечный коробок, но она не хотела этого слышать.

Когда Джозеф пытался представить, каким могло бы быть путешествие Флоренс в этом маленьком бассейне, он неизменно вспоминал пятилетнюю девочку, совершающую свои первые заплывы в банях Хайгейа. В конце летнего сезона, когда океан похолодел, а туристы разъехались по домам, Джозеф повел Флоренс на север по Набережной до самого пирса Хайнц, где большая электрическая вывеска, рекламирующая бани, направляла людей в помпезное георгианское здание с известняковым фасадом и медной крышей. Даже огромная вывеска не смогла подготовить Флоренс к тому, что она увидела, когда Джозеф заплатил за вход и провел ее внутрь тем свежим осенним утром.

В центре комнаты высотой в три этажа находился гигантский плавательный бассейн, до краев наполненный морской водой из находящегося в ста ярдах океана. Звук резвящихся купальщиков эхом отдавался от внутренней стороны металлической крыши.

– Я могу здесь плавать? – не веря спросила Флоренс.

– Можешь, – сказал Джозеф. Она стояла на кирпичном полу, закутанная в пальто и шапку, и продолжила бы стоять, наблюдая, как мужчины один за другим ныряли с высокой металлической платформы на другом краю бассейна, если бы Джозеф не хлопнул в ладоши и не подтолкнул ее в сторону комнат для переодевания.

– А где все девчонки? – спросила Флоренс отца, вернувшись в бассейн в купальном костюме. Джозеф оглядел комнату. Куда бы он ни кинул взгляд, он видел только мужчин и, в некоторых случаях, юношей-подростков. Он кивнул на несколько окруженных кадками с папоротниками длинных рядов стульев под балконом второго этажа, где щеглами примостились женщины с детьми.

– Почему они сидят там? – спросила Флоренс.

– Они не умеют плавать.

– Ты их научишь? – поинтересовалась она, и он был так тронут вопросом, что даже задумался о его резонности.

Пароход громко загудел, выходя из Гудзона в залив Нью-Йорк и направляясь в сторону моря. Джозеф поднял бинокль, высматривая на борту парохода его название.

– Это не он, – сказал Стюарт. – Слишком большой.

Джозеф опустил бинокль на колени.

– Мистер Адлер, могу я задать вопрос?

– Джозеф.

– Точно, извините, – опомнился Стюарт, который явно испытывал неудобство от необходимости звать Джозефа по имени.

– Продолжай.

– Вы не жалеете о том, что скрываете смерть Флоренс?

Джозеф протяжно выдохнул и переложил бинокль из одной руки в другую, бездумно подкручивая окуляры.

– Если вы не хотите об этом говорить…

– Я не против говорить об этом. Не против разговаривать о ней. На самом деле мне нравится, когда люди вроде тебя упоминают ее по имени.

Что Джозеф мог сказать? Сохранение ее смерти в тайне не стояло под сомнением. Он подумал, с чего начать.

– Когда я рос в Венгрии – теперь это австрийский Бургенланд, – у нас ничего не было. Мои родители во всем себе отказывали, чтобы накопить на билет на пароход для брата, а когда он устроился в Филадельфии и начал зарабатывать деньги, то оплатил билет для меня. Мать расплакалась, когда пришло письмо с билетом. Она знала, что не сможет поехать со мной, понимала даже, что может никогда меня больше не увидеть.