Михаил Гиголашвили - Кока

– Это точно, – подтвердил Кока и для убедительности ввернул, что побывал с Сатаной в разных передрягах, а Замбахо сказал бородачам, что у Коки тяжёлая статья, до пятнадцати, человеку надо обживаться в тюрьме, отдохнуть.

Бородачи уважительно закачали головами, зацокали:

– Они что там, охренели, да простит аллах наши грехи?

– Пятнадцать лет, эли! Чистый беспр-ределка, ара!

– За курево больше, чем за мокруху, давать? Вот козлы!

Лёжа на нижних нарах, Кока исподволь оглядывал камеру и новых зэков. Значит, сволочь следак так ему отомстил! Перевёл в общую! “А деньги у матери взял, сука погонная! Ничего, тут тоже жизнь!” – думал он, всё больше пропитываясь новыми злыми мыслями против властей, которые по своему глупому усмотрению мучают людей. И правильно говорит Расписной: если ментов сажать в общие зоны, они быстро свернут свой беспредел: никому не хочется лечь спать отхаренным десятью херами!

Камера большая, метров тридцать – сорок, с высоким потолком и большим окном с решётками. В середине – стол с двумя скамейками. С двух сторон – двухъярусные нары. В одном углу – очко за железной низкой загородкой, в другом – умывальник, тусклое зеркало. Рядом – большой “телевизор” ячеек на тридцать. Хорошо, что очко далеко, а не под носом, как на спецах. Вот чему приходится радоваться!

Кока начал считать людей. Четверо кавказцев рядом играют в карты. Полуголый парень с тремя сосками, Рудь, что-то мастерит на верхних нарах. Внизу лежит бездвижно крупный мужик, накрыт до подбородка одеялом. Рядом – ещё кто-то большой храпит, накрывшись с головой. Тихо беседуют румяный парень и доходяга. На матрасе, на полу возле параши сидит, сгорбившись, молчаливая фигура в обносках. Ясно, парашник. Итого десять человек. С Кокой – одиннадцать.

Кока вздохнул. Этого не хватало! Только там прижился – и вот теперь новая напасть! Месть следака! Не надо было ему хамить! Говорил же Черняшка – ты с ними по-хорошему, и они с тобой так же. Но хорошее для Петра Ильича – это если Кока всех сдаст, чего старый хрюкач в нарукавниках не дождётся! Единственно хорошее – это то, что следак взял у мамы деньги. Если по мелочи взял, может, и по-крупному возьмёт?.. Под шлёпанье карт и гортанные вскрики Гагика “Ой, мама-джан, ты что, фокусника, бана?” думал о том, что всё сделал правильно, как учил его Расписной: входя в хату, громко поздороваться, не топтаться у двери, а идти прямо в блатной угол, к смотрящему, отвечать спокойно, сдержанно, при серьёзном разговоре глазами не бегать, но и не смотреть прямо в глаза, а смотреть в переносицу собеседника. А если надо бить, то сильно, точно, жёстко, бесстрашно и без остановки, пока другие не разнимут!..

Отвлекла перепалка за картами.

– Вот тебе, по воле аллаха, туз и даму!

– Это ты меня испугал? У меня цвет! Цвет!

– Игр-райте, бана, хватит, эли!

– Куда спешить, Гагик Робинзонович? Сиди и не кукарекай!

– Кто кукар-рекается, ар-ра? Я?

– Ладно, шутка, засохни, играй!

Потом к нему заглянул Замбахо.

– Не спишь? Дать сонник?

Получив таблетку, Кока улёгся поудобнее, стал задрёмывать под бубнёж румяного парня о том, как он, сильно бухой, трахал в темноте в собачьей позе эфиопку из Танзании. И вдруг ему показалось, что в комнате, кроме него, никого нет, а трахает он воздух, пустоту, невидимку, и это вызвало такой испуг, что всё упало на полшестого. Но он зажёг свет, увидел партнёршу и с честью докончил начатое, хотя с тех пор предпочитал иметь дело с белыми, а не с чёрными бабами, которых даже на улице по ночам не отличить от тьмы, а в постели найдёшь только на ощупь.

Другой голос сонно поддакнул: да, он тоже один раз крепко пьяную проводницу в поезде трахал – точно с мёртвым телом дело имеешь, всё время с полки спадала…

Последнее, что он видел, – на стене тень профиля Замбахо: крупная, крепкая, упрямая челюсть, лоб, нависший над глазами, крючковатый баба-ягинский нос и борода, как у шахиншаха, о котором говорила сегодня мама Этери…

Проснувшись утром, Кока не сразу понял, где он.

Какая-то пёстрая занавеска… Доски над головой… Окно большое… Решётки с козырьком… Да он в общей камере, на нарах!..

Но времени на размышления нет – ключ стучит по двери.

– Подъём, ханурики! Проверка!

Начали спрыгивать с верхних нар. Из-за занавески вылез заспанный Замбахо. Хаба напяливал на крутые плечи чёрную тенниску. Гагик, каркая по-вороньи, желал всем доброго утра:

– Пр-риветствую, бр-ратья!