Изабель Отисье - И вдруг никого не стало

Кроме того, они пришли к выводу, что раньше люди питались плохо и скудно, тогда как для них самих еда всегда была чем-то само собой разумеющимся. Теперь же голод терзал их с утра до вечера и не давал уснуть ночью. Желудочные спазмы и внезапное слюноотделение не позволяли расслабиться, и порой обидно делалось до слез, что они такие обездоленные. Привыкнуть к лишениям все никак не получалось, голод ни на час не давал о себе забыть. Тарелка дымящейся картошки – просто с кусочком масла и щепоткой соли! Сосиска с травами, только что с мангала! Макароны с ветчиной! Оттого, что они вызывали в памяти эти чудесные вещи, есть хотелось совсем уже нестерпимо. А потом они с ужасом поняли, что забыли вкус этих самых обычных блюд. Мир вкусовых ощущений сузился до более или менее тухлой рыбы, отдающей рыбой птицы и отдающего рыбой мяса морского котика. Остальное – только названия.

Они отощали. Людовик, у которого мускулы быстро сдулись, казалось, еще сильнее вытянулся. Маленькая Луиза, напротив, словно бы еще уменьшилась, съежилась, ссохлась, как будто ей тяжело стало носить прежнее тело. У нее часто кружилась голова, но она это скрывала.

Дни становились все короче. Небо почти всегда было хмурое, серое, в темных набухших тучах, из которых в любую минуту мог хлынуть ливень. Они мечтали о тихой погоде, но каждое утро, просыпаясь, слышали, как завывает ветер и хлещет дождь. Добираться на веслах до бухты Джеймса становилось все опаснее, приходилось огибать мыс, а за ним бушевали волны. Истребив всех пингвинов поблизости от дома, они попытались дойти до бухты Джеймса по суше, но, двигаясь вдоль берега, уперлись в высокие скалы, поросшие мхами. Можно было пройти вглубь острова, но тогда путь стал бы намного длиннее. Они выбрали ту дорогу, по которой пришли в первый день, потом свернули направо; цепляясь за камни руками и ногами, спустились к маленькой речушке, снова поднялись и одолели открытый всем ветрам перевал. Чтобы добраться до пингвинов, им предстоял еще рискованный спуск на полторы сотни метров по отвесной скале. Назад они возвращались, нагруженные мертвыми птицами, оскальзывались на мокрых камнях, изорвали куртки об острые выступы. Дорога туда и обратно, считая час, потраченный на охоту, заняла у них семь часов, в «Сороковой» они вернулись измученными, принеся всего три десятка тушек.

Одной из самых ценных находок были старые журналы с записями из лаборатории. Страницы, исписанные ровным почерком, столбцы цифр, отчеты по забоям и проверке качества их результатов, тонн жира, которые в один прекрасный день должны были превратиться в кучу денег, – покоробившиеся страницы в темных пятнах, со следами ржавчины, в голубоватой, розоватой, зеленоватой сыпи от плесени. Это сокровище напомнило им о прежних временах, о белых листках, с треском выдернутых из пачки, о бездарно потраченной бумаге, которую они, нацарапав пару слов, метко запускали в корзину. Людовику виделись кипы рекламных проспектов – если не успевали раздать, их выбрасывали целыми коробками. Луиза вздыхала по вычурным записным книжкам, в которых так приятно было вести дневники, их особенная, пухлая, тисненая или зернистая бумага, казалось, облагораживала и доверяемые ей мысли. Бумага теперь перешла для них в разряд технологических сокровищ. Писали они заостренной палочкой, а подобие чернил получили, смешав копоть с жиром. Примитивно, но можно хоть что-то записывать. Они начали вести дневник на обратной стороне листков, предварительно поспорив, какое же нынче число. Это превратилось в ритуал – каждый вечер коротко, экономя бумагу, писать отчет за день.

6 февраля: доделали верстак.

12 февраля: убили 32 пингвинов, начали коптить мясо в кухне.

21 февраля: выбросили 10 протухших пингвинов, набрали мешок водорослей и три кучки морских блюдец.

23 февраля: сломали лезвие хорошего ножа, убили самку морского котика.

Эти скромные записи очень им помогли, будто приблизили к нормальной цивилизованной жизни. У них снова появилась история. Правда, они предпочитали рассказывать о своих победах, умалчивая о поражениях, делиться планами, а не сомнениями. Дав волю фантазии, они вообразили, что кто-нибудь когда-нибудь прочтет эти строки, и надеялись произвести хорошее впечатление. Иногда одному из них хотелось поставить рядом с описанием подвига свое имя, но они поклялись никогда этого не делать, пусть все будет общим…

И все равно каждый мечтал когда-нибудь начать вести собственный дневник, который дал бы заодно возможность выплеснуть все, что накопилось.