Нора Эфрон - Оскомина

И с улыбкой засыпает.

Назавтра я улетела в Вашингтон. Настроение у меня поднялось: по крайней мере, есть человек, который хочет быть моим мужем. Правда, не тот, за кем я замужем, но все же лучше, чем ничего. Домой я поехала на такси. Может быть, он по мне скучал, думала я, пока машина сворачивала к дому. Может, образумился. Может, вспомнил, что любит меня. И, может, горько раскаивается. Перед домом стояла полицейская машина. Может, он умер, мелькнула мысль. Всех проблем это, конечно, не решит, но кое-какие — определенно. Конечно же, он не умер. Они никогда не умирают. Особенно если ты желаешь им смерти.

Марк сидел в гостиной в обществе двух вашингтонских полицейских. Они потягивали пиво и расхваливали его колонки. Я не устаю удивляться готовности полицейских попить пива на даровщинку. В детстве я годами смотрела, как Джек Уэбб [83] Джек Уэбб (псевдоним Джона Рэндолфа «Джека» Уэбба; 1920–1982) — американский актер, телепродюсер, режиссер и сценарист; прославился в роли сержанта Джо Фрайди в радио- и телесериале «Облава». в «Облаве» решительно отказывается от пива, и всерьез уверилась, что предложить полицейскому даже чашку кофе — значит его оскорбить. При моем появлении стражи порядка вскочили, один пожал мне руку и торжественно объявил, что приехал, чтобы вернуть мне кольцо с бриллиантом. Затем вручил мне квитанцию, я ее подписала и получила от него коричневый, перевязанный бечевкой конвертик. Я вскрыла его. Внутри лежало завернутое в бумажку кольцо и письмо от детектива Нолана: «Уважаемая г-жа Самстат, отправляю вашу собственность на ваш вашингтонский адрес, так как, по словам вашего доктора, вы опять живете там. Преступника мы поймали, он сознался в содеянном, поэтому ваше присутствие в зале суда необязательно. Если когда-нибудь появитесь в Нью-Йорке, позвоните мне. Теперь я лыс». Номер телефона и подпись: Эндрю Нолан. Эндрю. Неплохое имя. Энди. ЭндиЭндиЭнди. Не надо, Энди. Пожалуйста, Энди. Да, Энди. Еще, Энди, еще. Я люблю тебя, Энди. Я стала надевать кольцо, но заметила, что бриллиант шатается в оправе. Дурной знак. Меня уже тошнило от примет. Я показала Марку: камень еле держится. Он сердито взглянул на меня. Еще один дурной знак.

Полицейские удалились; сверху с криком «мамочка, мамочка!» кубарем скатился Сэм и прыгнул мне на колени.

— Вчера звонила Телма, — говорит Марк. — Она на тебя очень сердита. И я тоже.

— Мамочка, где ты была? — спрашивает Сэм.

— В Нью-Йорке. Но я вернулась.

— Она вчера обедала с Бетти, — продолжает Марк, — и Бетти с твоих слов сказала Телме, что у нее герпес.

— Я про герпес не говорила, — возражаю я.

— Ну, что-то подобное точно ляпнула, — упорствует Марк.

— Я сказала, что у нее заразная болезнь.

— Словом, Телма на тебя злится, — говорит Марк.

— Она злится на меня ! Чья бы корова мычала! — Всю жизнь я ждала случая ввернуть «чья бы корова мычала», наконец-то он представился. — Уж точно: чья бы корова мычала, а ее бы молчала. И вот что, ты, подонок, предупреди свою Телму: если она и дальше будет сюда звонить, я скажу Бетти, что у нее триппер. То-то будет срам.

— Трам-пам-пам, — подхватил Сэм и захлопал в ладоши.

— И еще слух распущу, — говорю я: — Угадайте, у какой немыслимо долговязой вашингтонской светской львицы стыдная болезнь, но имейте в виду: речь не о карьеризме.

Марк выскочил из гостиной, хлопнув дверью.

За окном взревел двигатель, машина уехала.

Я почитала Сэму книжку, но мысли мои были далеко. Когда же все это перестанет меня мучить? Хватит ли сил выдержать? В моей жизни осталось одно-единственное светлое пятно — мой малыш, но даже на нем я не могла толком сосредоточиться. Меня ранили в самое сердце. Ранили в мозг, а на ум мне приходят лишь избитые фразы о ране в самое сердце. Я знаю: есть женщины, которым все это известно не понаслышке, но, пока страсти не улеглись, они держат язык за зубами, самообладание не изменяет им и в самую трудную минуту, даже если они оказываются лицом к лицу с соперницей на званом обеде, или в супермаркете, или на зимней распродаже в «Сакс яндел», — но я определенно не из их числа. Однажды на вечеринке моя мать увидела, как отец целуется с какой-то гостьей; она запомнила это на всю жизнь и, напившись, непременно припоминала ему тот случай. Один поцелуй — подумаешь, дело! Как бы она отреагировала, если бы она вынашивала ребенка, а он в это время завел бы полноценный роман?

Я понимала: в том, что произошло, Телма не виновата. Моей подругой она никогда не была. Мы даже ни разу не сходили вместе обедать. Я давно перестала верить в якобы присущую всем женщинам непостижимую, почти сестринскую преданность друг другу. И при всем при том я ненавидела Телму всеми фибрами моего разбухшего тела. Ненавидела за то, что она превратила Марка — мужчину, которого я когда-то полюбила, — в холодного, жестокого, чужого человека. Казалось, он стал ее зеркальным отражением и обращался со мной точно так же, как Телма со своим мужем Джонатаном.