Роберт Уоррен - Воинство ангелов

— Здорово нам досталось, — продолжал он.

— Ты сильно ранен? — повторила я вопрос.

— Войска так и не пришли, — сказал он.

— Ты сильно ранен?

— А еще свои называются, — сказал он. — Говорят, говорят, а на поверку все это вранье.

— Ты сильно ранен?

— Наврут с три короба, а как до дела дойдет, их поминай как звали.

— Почему ты не хочешь сказать, как тебя ранило?

— А на что это тебе?

— Мне надо знать! — воскликнула я.

— Вот как, оказывается… — сказал он.

Я почувствовала, что губы мои пересохли, и провела по ним языком.

— Подойди поближе, — приказал он.

Я медленно приблизилась на шаг или два.

— Встань там, — сказал он.

Я остановилась.

— Подними фонарь к лицу, — попросил он.

Я сделала то, что он велел.

— И вытяни руку.

Я повиновалась.

— Теперь гляди на свет, — сказал он.

— Зачем это? Чего ты хочешь от меня? — спросила я, внезапно почувствовав испуг.

— Ничего, — сказал он. — Только посмотреть на тебя, а больше ничего.

Свет падал прямо мне в лицо, но спустя минуту рука у меня дрогнула и фонарь задрожал в ней.

— Я сказал, держи фонарь! — резко бросил он.

Я подняла фонарь и стала глядеть на его свет. Из темноты до меня доносился шелестящий звук его дыхания.

— Ну, каково это тебе? — проговорил он тихо, почти шепотом. — Как тебе нравится, когда свет бьет тебе прямо в глаза, слепит тебя, и ты видишь только этот кружок света и темноту за ним, а меня видеть ты не можешь, хотя и знаешь, что я слежу за тобой, глаз не спускаю?

— О, не могу больше! — выкрикнула я, резко отведя фонарь от своего лица и осветив им комнату.

— Так ты не можешь? — тихо допытывался он.

— Не могу, — сказала я, — не могу!

— Поставь фонарь на ящик, — сказал он.

Я поставила фонарь.

— Что ты собираешься делать? — спросила я.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Что-нибудь да сделаю, — сказал он. — То, что прямо накатило на меня сейчас и что, по-моему, я должен сделать. И сделать немедля.

— Что?

— А накатило это на меня, когда я глядел сейчас на тебя из темноты.

— Но ты болен, — с отчаянной горячностью заговорила я, — у тебя лихорадка, тебе нужен покой.

— Покой после будет, — сказал он.

— Но ты же болен, ты…

Он вытянул из-под рубашки шнурок со свистком, и слова мои заглушил его свист.

В наступившей затем тишине я глядела на него, а он, словно не замечая меня, ждал, пока, приподняв дерюгу над входом, в комнате не появилась фигура.

— Чего вам? — спросил Джимми.

— Собираться! — распорядился Рору.

— Но мы только-только приехали, мы… — начал Джимми, но Рору оборвал его резким, сердитым жестом.

— Собираться! — повторил он.

— Но зачем…

На это Рору, чуть подавшись вперед на койке, тихо спросил:

— С каких пор я должен испрашивать у тебя разрешения на то, что должен сделать?

Рассвело, но на болотах было сумрачно. С высоких кипарисов темной пеленой свисал мох. Мы плыли, как и раньше, по какой-то еле заметной протоке в кипарисовых зарослях. В передней пироге Рору и еще двое, потом я, Джимми и человек, ехавший с нами в кабриолете, а сзади еще две пироги. С корней деревьев в воду шлепались неуклюжие щитомордники. Раз на пригорке мы увидели белую цаплю — наклонившись вперед на немыслимо шатких своих ногах, она вытянула шею и, с громким хлопаньем крыльев рванувшись вперед, взмыла ввысь. Она летела перед нами — белая-белая над черной водой, темным мхом, свисающим вокруг.

Дважды мы останавливались, чтобы поесть. Ели в пирогах кукурузные лепешки и холодную свинину, запивая ее водой из фляжек, пущенных по кругу. Тогда пироги подплывали друг к другу. Ели молча. Рору полулежал на середине пироги, на лице его бусинками выступил пот, рубашка тоже была мокрой от пота и липла к телу. Раз я спросила его, как он себя чувствует. Он задумчиво посмотрел на меня, словно из дальней дали, потом дернул здоровым плечом.

— Ничего, — сказал он.

Почти весь день я проспала на днище пироги, лежа ничком и обхватив голову руками.

В сумерках мы сделали новую передышку — поели, напились тепловатой воды из фляжек. Гребцы легли на полчасика отдохнуть. Потом Рору взглянул на часы, и они, поднявшись без единого слова, вновь взялись за весла.

Болото постепенно отступало — заросли редели, деревья стали меньше, а мхи не такими густыми, кое-где показалась даже земля, виднелся подлесок, попадались сикаморы и другие деревья, стволы сикамор белели в сумерках.

Теперь это было уже не болото, а сырой лес с врезавшимися в него рукавами дельты. Наверху виднее стало небо. Зажглись звезды.