Василий Ермаков - Мотив

— Иди матери помоги, — велел ей Юрий Алексеевич.

Но Анисья Деевна уже сама начала подавать на стол. Появились тарелки с огурцами и помидорами домашнего соления, пахучие, с чесноком, рыжики, квашенная с клюквой капуста, жареное мясо — подо все это да еще под рассыпчатую картошку великолепно пошла ледяная, только что из холодильника, водка. Соболев повеселел.

— Ешь, солдат, ешь, — потчевал его Юрий Алексеевич. — Небось соскучился по домашней-то еде?.. И так далее.

— Главным образом по «и так далее», — сострил Соболев, многозначительно посмотрев на Тоню. Затем решительно заявил: — Анисья Деевна! Я сейчас встану и выйду!

— Шо так-то? — всполошилась старуха.

— Садитесь за стол. Хватит вам хлопотать. Я хочу провозгласить тост.

— О-ох, милой. Напужал как… Да я запахом сыта. Разве што за компанию…

Соболев поднял граненую рюмку. Тоня с любопытством ожидала, что он скажет.

— Я пью за матерей…

— Вот это правильно, — вставила Анисья Деевна.

— …потому что женщин у мужчины может быть много, а мать одна! — дрожащим от искреннего волнения голосом закончил Соболев и одним глотком опорожнил рюмку.

— Мать одна, — одобрительно подтвердила Анисья Деевна.

Соболев покосился на Тоню. Она усмехнулась едва заметно. «Неужели выразился не так? — смутился он. — Святой же тост». Ощущение, что каждое его слово и каждый жест тут же берутся на заметку и оцениваются, было не из приятных. Он решил быть осмотрительнее.

— Так как Штирлиц-то попался? — совсем некстати брякнул Юрий Алексеевич, заранее улыбаясь.

— Потом, — ответил Соболев.

— А-а, — разочаровался Юрий Алексеевич и еще более некстати брякнул: — Так ты с Антониной-то как? Серьезно аль баловство одно?

— Папа! — вспыхнула Тоня. — Как тебе не стыдно?

— Ты, дедко, никак, с ума спятил? — засмеялась Анисья Деевна.

— Ну, а чего? А чего? — храбрился Юрий Алексеевич. — Я — человек простой. Мне ясность надобна… И так далее.

Затевать разговор больше, он не решался. «Ничего, — сообразил Соболев. — Пусть считает меня женихом».

После чая Анисья Деевна и Юрий Алексеевич ушли смотреть телевизор. Соболев придвинул свой стул к стулу Тони, положил ладони на ее талию.

— У тебя симпатичнейшие родители, — сказал он. — Кажется, я тоже пришелся им по вкусу.

— Так, значит, женщин у мужчин может быть много? — не то шутливо, не то серьезно спросила она, сдерживая его напор обеими руками и отворачивая лицо от его губ.

— Это — как понимать.

— Соболев, — предупредила она, исказив от усилия лицо. — Не забывайся. Мы же с тобой условились насчет суеты. Или, по-твоему, что-нибудь изменилось?

Он холодно отстранился и уперся напряженным взглядом в неубранный стол.

— В поезде ты была не такая.

— Это тебе показалось, — засмеялась она. — А вот ты был другой… Сейчас хоккей будет. Посмотрим? — Тоня встала и вышла в соседнюю комнату. Соболев помедлил. Плеснул в рюмку водки, взял огурец. «Дразниловкой девочка тешится. Играет, как кошка с мышкой. Поиграй…» Выпив и закусив, он перешел в «телевизорную», как назвал эту комнату Юрий Алексеевич, тоже позвавший Соболева смотреть хоккей. Завершались состязания на приз «Известий». Сегодня решалась судьба главной награды — большой матрешки, изготовленной мастерами Хохломы. Под аплодисменты болельщиков на лед выкатились игроки нашей сборной и сборной Швеции.

— Ну, Харламушко, не подведи, — вздохнула Анисья Деевна.

Спать легли поздно. Соболеву постелили на диване с высокой спинкой. Он прикинул, что из горницы незаметно можно перейти в комнату Тони.

Простыни пахли свежестью. Лунный свет, просачиваясь сквозь тюлевые занавески, наполнял комнату синим мраком. Соболев осторожно сдвинул вторые, плотные, шторы. Стало темно. О чем-то перешептывались старики: может быть, все еще радовались победе наших хоккеистов, а возможно, говорили о нем, Соболеве. Из комнаты Тони пробивалась тоненькая, как ниточка, полоска света, доносился шелест перелистываемых страниц.

Наконец шепот стих. И сразу же раздался беззаботный переливчатый храп. «Анисья, — безошибочно определил Соболев. — Пусть храпит. Чем громче, тем лучше».

Юрий Алексеевич не засыпал долго. Покашливал, хрустел папиросной бумагой, не решаясь, видимо, закурить. Но вот угомонился и он. «Пензия, — усмехнулся Соболев. — И так далее».

Он услышал, как Тоня щелкнула выключателем. Скрипнула кровать. Стукнула об пол упавшая книга. Соболев упруго встал и бесшумно заскользил мимо громадной печи в комнате Тони. Дверь не скрипнула. Тоня испуганно села на кровати и, прислонившись к стене, натянула одеяло до самого подбородка.