Василий Ермаков - Мотив

С полпути мы увидели, что рыбаки снялись со своего места и пошли нам навстречу. Что-то знакомое почудилось мне в одном из них: и в походке развалкой, и в наклоне головы, и в привычке поднимать плечи. И Юрка с Геркой насторожились тоже. Так и есть: бороздя глубокий снег жесткими полами брезентового плаща, брел Полуянов. Рядом с ним вышагивал сын председателя колхоза. Военрук охватил всех нас сразу не очень-то приветливым взглядом.

Мы дружно, но сдержанно поздоровались с ним. Ответив, Полуянов посоветовал нам вернуться, так как там, откуда они шли, клева не было. Но какой же рыбак внемлет совету рыбака же? И что за рыбалка, если где вышел к водоему, там и сел? Самая крупная, самая беспечная рыба плавает там, куда труднее добраться.

Мы отправились дальше. Сын председателя как-то очень заинтересованно проводил меня взглядом.

До противоположного берега осталось метров полста. Первым облюбовал себе место Данила Петрович. Мои снасти лежали в его ящике. Я пристроился шагах в пяти от него. Юрка и Герка расположились поближе к берегу — там, где звенящие на легком ветру стрелы тростника прокалывали крепкий лед.

Раскидав валенками рыхлый снег, я принялся сверлить лунку. Данила Петрович занялся снастями. Вычерпав шумовкой лед из лунок, я припорошил их снежной пудрой и проткнул дырки. Данила Петрович вручил мне удочку и жестяную коробку с мотылем в спитом чае, и мы засели над лунками. Я шевелил пальцем, представляя, как среди коричневых водорослей извивается коралловый, заметный любой рыбе мотыль. Я шевелил, а рыба не спешила соблазняться. Не трогало и у Данилы Петровича. Я посмотрел, как у Юрки с Геркой, и тут в палец будто током стукнуло. Я подсек и осторожно выбрал леску. Из лунки высунулся плотный, будто из меди отлитый, окушок-полосатик. Красные плавники его зардели на белом снегу. По тому, как он зевнул и не закрыл рот, я понял, что мороз усилился.

И почти тотчас же взяло у Данилы Петровича. Пошли матерые, один к одному, окуни. Я потерял представление о времени.

И вдруг точно кто толкнул меня, как бы напоминая о чем-то. Я недоуменно огляделся, припоминая, где я и кто я. И тут меня поразило: я ни разу не вспомнил о Дине, совершенно забыл про нее. Я не знал даже, который теперь час, и, значит, не мог хоть бы приблизительно представить, чем она сейчас занимается.

Интерес к рыбалке угас. Я чувствовал себя в чем-то виноватым перед Диной. Я покосился на Данилу Петровича и увидел, что он плачет. Это ошеломило меня. Впервые в жизни приходилось мне видеть плачущего мужчину, и я вдруг очень растерялся, испугался даже. Чем были вызваны эти слезы? Чем была вызвана эта полная отрешенность от всего, что было вокруг?.. Какие воспоминания, сомнения или страхи смутили его душу?..

Осторожно, чтобы не привлечь внимание Данилы Петровича, я высвободил валенки из-под груды смерзшихся окуней и отошел к Герке узнать о времени. Было без четверти четыре. Дина, наверно, только что закончила тренировку и вернулась в гостиницу. Чем она занимается сейчас? Может быть, так устала и озябла, что нырнула в постель, под теплое одеяло, и забылась облегчающим сном. Я никак не мог представить себе Дину, лежащую в постели.

Стараясь не потревожить Данилу Петровича, я сложил в ящик удочку и складной стульчик, собрал в мешок рыбу и потопал в деревню.

Ровная голубизна дневного неба уступила место багровой вечерней заре. Луну обхватило розовым ободом. Проклюнулись чистые дрожащие звезды. Бесшумно пролетали черные птицы.

Полуянов, сидевший над лункой недалеко от впаянных в лед плотов, не заметил меня, но сын председателя опять посмотрел так, будто ему нужно было что-то сообщить мне.

В лесу меня догнал Герка. Тетя Нюша топила баню. Обилие рыбы, принесенной нами, поразило тетю Нюшу. Герка шепнул мне, что Данила Петрович поручил ему купить бутылку водки. Мы отправились в магазин. Знаменитое клюквенное вино занимало большую часть полок. Продавщица охотно сообщила нам, что девушка-киномеханик еще в ноябре сбежала в Сегежу — «как ускакала на праздник, так тут ее и видели».

Вернувшись из магазина, мы принялись за разделку березовых комлей. Промерзшее дерево легко пилилось, желтые опилки прыскали на синий снег. Разогревшись, мы сбросили фуфайки. Я предложил Герке оголиться до пояса и натереться снегом. Косо взглянув на меня, Герка довел до моего сведения, что не желает еще раз изображать из себя кретина. Точность его определений всегда нравилась мне. Правда, я не ставил себя так низко, ведь я не схватил тогда хотя бы захудалого насморка, но возражать Герке не стал: с него хватит, он свое получил.