Василий Ермаков - Мотив

Безучастно взглянув на свое отражение в темном окне, за которым еще не рассосались утренние сумерки, Старикова перевела свой взгляд на нас так, как переводят луч прожектора с одного предмета на другой. Рубиново взблеснул и погас депутатский значок на отвороте строгого пиджака-жакета мышиного цвета.

— Садитесь, — Старикова шевельнула бледными, в нитку вытянутыми губами.

Мы сели.

— Знаете, что это? — Старикова очертила тетрадью, выставив ее лицевой стороной к классу, плавный полукруг.

Мы знали. И Старикова знала, что знаем. Но, видимо, так уж полагалось строить разговор с нами, чтобы с первых секунд ощутили мы напряжение, сильнее почувствовали значительность момента и как следует прониклись им. Такими-то вот приемами и снискала, должно быть, наш директор славу человека, с которым лучше не связываться.

Потомив нас паузой, Старикова швырнула тетрадь на стол и с брезгливой гримасой на строгом лице спросила:

— А теперь поднимите руку, кто написал эту мерзость.

Вот это да. Тишина в классе сделалась еще напряженней. За стеною опять застучал мелок. При нажимах на доску он поскрипывал, и это вызывало во мне какие-то неприятные ощущения. Тягостное настроение человека, с которым не желают считаться и мнение которого никого не интересует, нахлынуло на меня. Я покосился на Ваську. В зеленых глазах его посверкивали желтые крупинки упрямства и злости, а веснушки на его побледневшем лице стали казаться выпуклыми, как спичечные головки.

— Значит, в десятом «А» классе нет автора этого возмутительного про-из-ве-де-ния? — еще раз осведомилась Старикова, едва заметно и оттого непередаваемо унизительно усмехаясь.

— Да почему возмутительного-то? — неожиданно раздался робкий голос Юрки. — Почему возмутительного-то?

Клавдия Степановна удивленно и недовольно взглянула на Юрку, а по застывшему лицу Стариковой скользнула тень, — будто ей легче стало, что кроме ее голоса в классе прозвучал чей-то еще.

— Вот как. А вы, должно быть, полагаете, что это шедевр доморощенного поэтического искусства? — холодно поинтересовалась она. — Уж не желаете ли вы, Горчаков, примазаться к чужой и очень сомнительной славе?

— Ой, да, может, поэма не у нас и написана! — вставила Галка Пертонен. — Откуда вы знаете? Есть же грамотные и в других классах. Проясните свою мысль!

Старикова нахмурилась. Соображение Галки явно пришлось ей не по вкусу. Безобидным оно было только на первый взгляд. На самом же деле, оно заключало в себе и намек, и вопрос: всей школе известно, что в нашем классе учится тот, кто даже сочинения нередко излагает стихами, так что же вы-то, Галина Михайловна, темните?..

Но Старикова не позволила сбить себя с занятой позиции. Проигнорировав выпад Галки, словно его и не было, и обращаясь к Клавдии Степановне, а не к самому Юрке, она спросила:

— Кажется, Горчаков решил сыграть роль фрондера? Но разве ему эта роль по плечу? Ни внутренние и уж, разумеется, ни внешние данные Горчакова не соответствуют его претензиям на эту роль.

Порхнул чей-то угодливый смешок. В затертом до блеска пиджачке-обдергунчике, в штанах с заплатками на самом выпуклом месте, Юрка и впрямь не тянул на фрондера — словечко это любил употреблять Никита Сергеевич Хрущев на встречах с деятелями литературы и искусства, которые часто транслировались по радио. Судя по смыслу, который вкладывался в это словечко, люди, заслужившие кличку фрондера, не заслуживали ни доверия, ни уважения — ничего не заслуживали.

— Это… не… честно, — облизав пересохшие губы и нахохлившись, произнес Юрка. — Порядочные люди не разговаривают на таком языке.

Класс изумленно замер. Впервые мы слышали такое. Показалось даже, что смутилась и Старикова, хотя ее строгое, с темными подглазьями лицо не дрогнуло ни одним мускулом.

— Ну-ну так. Покорнейше благодарю, Горчаков, за урок хорошего поведения, — произнесла она. — С вами все ясно. Но есть еще коллектив. И я верю в этот коллектив.

Она выражалась так уверенно, так убежденно, что волей-неволей хотелось оправдать ее ожидания, показать, что мы и в самом деле такие разумные и послушные мальчики и девочки, какими она и желает видеть нас.

— Сегодня вам предстоит исполнить свой гражданский долг, — оттолкнув от себя тетрадь с поэмой еще дальше и едва не опрокинув чернильницу-непроливайку, продолжила Старикова. — Обсудить и осудить эту поэму. Ну, и ее автора, конечно, если таковой найдет в себе мужество признаться. Посмотрим, чему мы научили вас за девять лет учебы в стенах этой школы.