Василий Ермаков - Мотив

Молчал и приятель, усмехаясь в усы и вперив отсутствующий взгляд в затухающий в пепельнице костерок. Видно, такие сцены ему не в диковинку и перестали раздражать его. Интересно, знает Тамара о его неприятностях на работе и какой катастрофой ему это грозит? Вчера эта тема за столом не всплыла.

Хотя, как будто Тамара догадывалась. Может, от того и раздражена была? Может, искала повод встряхнуть сникшего мужика?..

А карие, лучистые глаза Тамары, чем больше она выговаривалась, делались все добрее и просветленнее, но тут, ревя, прибежал Левка и, подтирая ладошками расквашенный до крови носишко, пожаловался, что Ленька не уступает ему цветные карандаши, а ему очень-очень нужно.

— Ну, теперь-то ты видишь, как воспитываешь своего старшего сына? — взбеленилась Тамара.

Неторопливо выколупнув остаток сигареты из мундштука, приятель встал и вышел, шаркая шлепанцами о затоптанный серый паркет. А Неделяев опять, как и вчера, когда приятель начал при нем школить Леньку — неумело и назойливо — за очередную двойку по родной речи, подумал, что врага они себе воспитывают, что раз уж все складывается таким образом, не лучше ли пристроить Леньку в детский дом — знать, такая на его долю судьба выпала. Но посоветовать это Неделяев не решился.

Воспользовавшись тем, что Тамара уселась пить чай спиной к нему, он тихонько-скоренько оделся и пошел в ванную, стараясь ступать как можно тише. Из кухни доносились голоса соседей, там что-то шипело и булькало.

— Я сколько раз тебе говорил: не тронь Левку! — донесся из глубины коленчатого коридора занудливый голос приятеля. — Сколько раз тебе еще говорить? Я тебя спрашиваю?!

Неделяев представил себе бледное, клинышком, личико Леньки, его выпученные глазенки, полные, должно быть, слез и отчаяния, его хрупкую фигурку с выпирающими ключицами, и ему нестерпимо стало жалко и несчастного мальчишку, и не менее несчастного его отчима. Ну зачем он тащит на себе эту ношу, коль она непосильна для него, зачем не освободиться от нее, кто бы его осудил за это? Сейчас и родных-то детей сдают в детдома.

Ах как все запутано, перековеркано, неблагополучно. Какое-то массовое, глобальное неблагополучие — особенно в семейных делах. Нет ведь ни одного знакомого, который бы хоть раз не сменил жену. На него, Неделяева, удивляются, как на динозавра: пятнадцать лет живет со своей, а не с чужой женой, воспитывает своих собственных, а не чужих детей.

«А ты-то! — вскинулось вдруг в Неделяеве. — Ты-то какого хрена торчишь в Москве, людям жизнь осложняешь? Тебе бы сейчас входить в свой дом, порадовать сыновей гостинцами, а жену скорым возвращением — чего ты остался? Ты же мог уехать вчера, харкнуть на всю эту блошиную возню со сценарием и уехать. Ах, ты еще не облобызал то место исхалтурившегося и безмерно обнаглевшего сценариста, которым он высиживает свои произведения? Вежливость, говоришь? Врешь, брат, — трусость. Боишься ты, что сценарист этот плюгавый звякнет по телефону директору киностудии о твоем плохом поведении, а тот только этого и ждет, и плакала тогда твоя хваленая независимость. Независимость, которой давно нет, которую ты навоображал, дабы тешить свое самолюбие. Экология духа!.. И правильно, что болт забили на эту тему, отобрали от тебя и передали другому. Что холуй может поведать изумленному человечеству о духе? О чьем духе? Холую — холуево…

— Папа! Папа! — взывал в глубине коридора умоляющий дрожащий голос испуганного ребенка.

— Да чего он там малого-то мучает? — не вытерпела Тамара и выскочила в коридор.

Неделяев вернулся в комнату, быстро оделся, подхватил портфель и на цыпочках покрался по коридору к выходу из квартиры. В полуоткрытую дверь во вторую комнатенку приятеля он увидел следующее: приятель, прижав к себе обе детские головенки — белокурую Левкину и каштановую Ленькину, невидяще смотрел в окно, за которым высвечивалось мартовское небо и среди причудливых торцов старых домов и надменной безликости фасадов новых рубиново светилась одна из звездочек Кремля.

Ленька, всхлипывая, все еще повторял: «Папа! Папа», — но, кажется, вовсе не из страха перед отцом, а от того, что не понимал, почему у отца сделалось т а к о е лицо — намертво отрешенное от всего земного. Из глаз Тамары, приникшей к дверному косяку, катились крупные слезы.

«Позвоню из автомата — попрощаюсь», — решил Неделяев и, оттянув курок французского замка, бесшумно выскользнул на лестничную площадку.

Он отправился шастать по магазинам. До повторного заседания комиссии было еще немало времени.