Ирина Верехтина - Вышивальщица

Таким ключиком стало для Арины вышивание.

Устав выслушивать бесконечные жалобы сестры Ненилы на Арину – учиться не любит, на уроках смотрит в окно и мечтает, на занятиях в вокальном кружке не поёт, а только открывает рот – директриса приюта, она же директриса гимназии и настоятельница монастыря, не выдержала:

– А почему ко мне пришла ты, а не руководительница кружка? Она что, не знает об этом?

– Знает. Но оправдывает лентяйку, говорит, что у неё отсутствует слух, и девочка поёт шёпотом, чтобы не мешать остальным. Говорит, что не может ей запретить приходить в кружок. Не может она… Девчонка ни к чему не способна, руки-крюки, картошку чистит так, что от неё один горох остаётся, морковь если дашь – так она, вместо того чтобы нарезать да в чан сложить, сидит и жуёт. Не отнимешь, так всю сжуёт. Прорва!

– А на прогулке чего удумала! – распалялась сестра Ненила, ободрённая молчанием настоятельницы. – Юбку вовсе с себя сняла, и на шпагат садилась, и колесом складывалась, и гнулась по-змеиному. А подружки аплодировали. Грешно в страстную седмицу цирк устраивать, ноги к ушам задирать.

«Цирк» матушка Анисия проигнорировала, с руководительницей музыкального кружка обещала поговорить, а Арину велела отвести в вышивальную мастерскую и показать вышивки. Вдруг девочке понравится?

Понравится ей… Её бы в часовне на колени поставить, чтобы грех свой отмаливала, а не экскурсии устраивать, – размышляла Ненила, по паспорту Марина Сергеевна Злобина, фамилия говорила сама за себя. Но возразить настоятельнице не осмелилась. Да и нельзя – возражать.

И отвела Арину в вышивальную мастерскую.

С того дня думать о мамином предательстве и о своей никомуненужности стало некогда. Мир, вышитый на куске ткани обыкновенной иглой, становился живым. Удивлял. Восхищал. Завораживал. Если бы ей позволили, Арина проводила бы в мастерской весь день, наблюдая, как мастерицы кладут на ткань стежок за стежком. На ткань, а ей казалось – на душу, в которой становилось светло от шёлковой прохладной глади, а горькие мысли уступали место другим: научиться творить чудеса из ниток, лент и шнуров.

В восемь лет она вышивала крестом и бекстичем (контуром), в девять освоила художественную гладь. В двенадцать – могла рассказать о различных техниках вышивки: ковровая, бисерная, сутажная, строчевая, объёмная вышивка-плетение иглой, объёмная вышивка лентами, ажурная ришелье, тамбурная, гольбейн (блэкворк), квилтинг (создание орнаментов и целых картин), ассизская (когда вышивается только фон, а основной рисунок остаётся не заполненным стежками).

Больше всего Арине нравилась синель (вышивка бархатным шёлковым шнуром), аппликация (накладное шитьё) и пэчворк (лоскутное шитьё). Самой трудоёмкой считалась византийская золотная вышивка, из-за сильной скручиваемости нитей. Канитель (тонкая металлизированная нить) доверяли не всякой девочке. Но Арина добилась своего. Мастерицы восхищённо ахали, разглядывая её работу, и прочили девочке хлебное ремесло золотошвейки.

Арина о своём будущем была другого мнения, которое никому не высказывала.

◊ ◊ ◊

За весной пришло лето. Занятия в гимназии окончились, Арина распрощалась с Настей на долгие три месяца, но жалеть себя больше не хотелось. После завтрака она устраивалась в уголке двора с пяльцами в руках – расшивала цветочным узором салфетку, которую подарит Насте на день рождения. После обеда отправлялась в вышивальную мастерскую, где оставалась до вечера.

Трудолюбивой воспитаннице доверяли многое. Арина вышивала бисером цитаты из Евангелия на скуфьях и стихарях, расшивала серебряной канителью голубые шёлковые поручи (короткие нарукавники), украшала фелони узорными крестами из бисера. И даже вышила аппликациями церковный возду́х (большой четырёхугольный покров, символически изображающий плащаницу).

За годы, проведённые в приюте, девочка сильно изменилась. Плаксивая, вспыльчивая, дерзкая, она вынуждена была подчиняться монастырским правилам, что благотворно сказалось на характере. Несложные обязанности не тяготили, учёба в гимназии нравилась, как и учителя, а вышивание стало любимым занятием, в которое девочка вкладывала душу.

Она больше не устраивала показательных выступлений с гимнастикой, не дерзила в ответ на замечания, не доводила сестёр-воспитательниц до белого каления. При встрече с сестрой Агафьей, к которой она питала необъяснимую приязнь, склоняла голову, а при обращении называла матушкой. Двадцатипятилетней сестре Агафье это льстило: матушкой в монастыре принято называть только игуменью.