Ирина Верехтина - Обида

Неожиданно для самой себя Томка захлебнулась слезами. И всё повторяла хлопотавшим вокруг неё сыну и невестке: «Не нужна я никому, никому не нужна, никому…» Сын совал ей стакан с водой: «Мам, ты попей, попей водички, мам!». А она отталкивала его руку и всё выстанывала сквозь рыдания: «Никому не нужна-ааа!»

Генка плакал и уверял её, что она им нужна, и даже очень! Не было бы Томки, кто бы за дачей присмотрел, за огородом, кто бы Ритусю из школы встретил, обедом накормил… А Томка плакала и никак не могла успокоиться. Она и ночью не могла уснуть, вспоминала их с Толькой жизнь…

Жила она с мужем недружно: не прощала обид, не спускала ошибок, а уж если муж приходил домой «под шофе» – устраивала, по меткому выражению Анатолия, показательные выступления с обвинением благоверного «по статьям расходов» и непременными слезами о загубленной мужем жизни.

С точки зрения самого Тольки, выпивал он не часто – с получки, да ещё с премиальных (которые исправно приносил домой и отдавал Томке), да ещё когда начальник работёнку левую подкинет. Анатолий работал автослесарем в гараже частной фирмы. Гаражный коллектив был дружный и спаянный, в беде одного не оставят, всегда выслушают, поймут, посочувствуют, если надо —денег взаймы дадут, и когда отдаст не спросят. Без проблем. Так что отказать друзьям Толька не мог. Да и не хотел. Пил не на последние, денег в доме хватало, и Томкины сандалы он никогда всерьёз не принимал: пусть её – пошумит, покричит, поревёт Томка, бабы все такие, что с них взять. Зато сына ему родила – точно копию сняла! Его, Анатолия, первенец, его продолжение. И лицом на него похож, и умом не подкачал, и руки золотые. Эх, повезёт какой-то, когда женится…

Размышляя о сыне, Анатолий светлел лицом и улыбался своим мыслям. Томка, видя на мужнином лице блаженную улыбку, распалялась ещё больше – до слёз её довёл и радуется, скотина!

В свою очередь Томкин муж не спускал жене её увлечения турпоходами. Выйдя замуж, Томка в походы почти не ходила – раз в месяц, а то и в два, отправляя маленького Геню погостить к бабушке. Но редкие эти вылазки, для неё необходимые, как глоток свежего воздуха в душной и тяжкой семейной жизни, вызывали у мужа глухую неприязнь.

– Опять шляться намылилась? – недовольно бурчал Анатолий, не препятствуя, впрочем, жене метаться по квартире в поисках походных «аксессуаров» (мазь от комаров найти, кеды поискать на антресоли, из дивана достать шерстяные самовязные носки и такой же свитер).

Томка не удостаивала мужа ответом, молча собирала рюкзак. Но иногда срывалась и заявляла мужу, что он превратил её в посудомойку и что даже прислуга имеет право на личную жизнь, а друзья должны быть у каждого человека.

Муж сердито возражал:

– А я, значит, не человек? Я тоже с друзьями люблю посидеть, и для этого совсем не обязательно мотаться по лесам. О ребёнке бы подумала, всё на бабку спихнуть норовишь.

– Да уж, конечно, водку пить в гараже удобнее, и магазин рядом. Он двадцать четыре часа работает, пей хоть всю ночь, обхлебайся! – резала мужу Томка. И встречала горящий ненавистью взгляд…

Маленький Геня пугался и начинал плакать, муж, бацнув дверью, уходил на кухню, а Томка с тяжелым сердцем звонила матери: «Мам, завтра с утра приезжай, Геню возьмёшь до вечера. Вечером заберу… Да ничего не случилось, нормально всё. И голос нормальный. Ничего я не плачу, не придумывай».

В общем, с походами пришлось распрощаться, за что Томка всерьёз обижалась на мужа. Ревнует – значит, судит по себе, за самим грешки есть. Ну как ему доказать, что ничего у неё ни с кем всерьёз не будет? Не позволит она себе такого – семью разрушить, ребенка без отца оставить. И мужа никогда не бросит, хоть другого любит. А у того – жена… А на Томку только смотрит и вздыхает, хоть бы руку протянул – так нет же, не протягивает, а Томка злится и ждёт, когда ему надоест…в дочки-матери играть.

Впрочем, о походах Томка вспоминала редко: не хотела бередить. Выходные проводила дома – скребла и чистила, варила борщи (супы муж не любил), кипятила в баке бельё, добавляя в него персоль. – Муж любил кипенно-белое, крахмально-хрустящее, высушенное на воздухе и пахнущее свежестью. И пироги любил, с повидлом, с мясом, с рассольным сыром и веточками розмарина. Вот Томка и старалась – мыла, стирала, убирала, пекла, по воскресеньям ездила с маленьким Геней в зоопарк, а зимой учила кататься на лыжах. Геня даром что маленький, – на лыжах стоял с четырёх, не падал с пяти, а в шесть освоил коньковый ход, но больше всего любил горки и трамплины. – «Ну, мааа-аам, ну, мо-оожно? Там трамплинчик совсем маленький… Все катаются, а мне нельзя?» – «Нельзя. Вот подрастёшь, тогда…» Находчивый Генка пускал в ход испытанное средство: начинал громко реветь, размазывая по лицу слёзы, и Томка сдавалась: «Ну ладно, ладно. Сопли только вытри, кто ж в соплях с трамплина…». Томка вспомнила, как поднимала ревущего (уже всерьёз) Генку после «полёта» с трамплина, и не смогла сдержать улыбки.