Светлана Нечай - Огненный палец

Учитель склонен был подозревать святость лишь в нищете и убожестве и не допускал компромисса между благочестием и благополучием.

— Я хочу слушать музыку! — вскричал вдруг, как от удушья, Кочет. — О, эта музыка, где демоны крадутся к краю моря, она вся в золотом и синем сиянии, и ритм ее — это мой пульс, и хор ее — это вы, человеки по крови, над вами воют невидимые звери, лютые звери, а вы жжете лампы в хижинах, и море скребется, как пальцы с когтями. Прислушиваетесь к звону нездешних копыт, музыка над вами — как пламя, как плащ, как поле, осиянное божественным светом. Ибо вы достойны божества… Я хочу быть покровом музыки над вами. — Кочет улыбался с остекленевшими глазами, готовый к самому странному поступку, когда был окликнут сыном:

— Папа, ты меня помнишь?

Кочет обмяк и смутился:

— Конечно, малыш. Я никуда не собирался уходить. Да и куда бы я мог уйти, — затравленно огляделся.

Учитель отдернул занавески:

— Светает, — сообщил. — Пора ехать за нашими мертвецами.

Пока Кочет одевал мальчика, учитель вышел под небо, еще усыпанное звездами. Мир был закрашен синим, как детский рисунок. В домах затеплились окна, красноватый свет их струился, растекался на синем с такой взаправдашностью, что тоскливо затрепетало сердце, окруженное бедными чудесами.

Фары, как усы гигантской жужелицы, ощупывали лес. Машина ползла по разбитой дороге уже несколько часов. Артур спал на руках у Кочета. Себастьян молчал, учителю то и дело мерещились голосующие на обочине старушки. Когда, наконец, Себастьян крикнул: «Стой!», выскочил из кабины и дико захохотал, было далеко за полдень. Машина встала. Не зная, что предпринять, учитель терпеливо взирал на хохочущего Себастьяна. Наконец, тронул за плечо задремавшего Кочета. Тот открыл глаза, и сразу же они озарились огнем не то ликования, не то ужаса. Он смотрел вперед, туда же, куда Себастьян, и недоверчиво улыбался. Лицо его распустилось в совершенно младенческую гримасу неомрачимого счастья.

— Кто там? Дед Мороз, что ли? — нетерпеливо затеребил его учитель. — Что ты видишь?

Кочет, торжественный, как серафим, и тихий, не откликался. Учитель раздраженно обежал машину кругом и вцепился в переставшего наконец хохотать Себастьяна. Теперь его лицо было серьезно и почти скорбно, а глаза так же завороженно следили нечто невероятное. В растерянности и гневе учитель рывком повернул его к себе, но когда с металлическим блеском глаза мертво и немо скользнули по нему, учитель непроизвольно отпрянул, затем подбежал снова, взял Себастьяна за локоть, намереваясь насильно усадить в машину и прекратить наконец нелепую пантомиму. Но плоть Себастьяна оказалась близкой по консистенции к воску. Она легко поддалась мускульному усилию, так что рука, собственно, оторвалась, а затем все тело начало разламываться с медлительностью сновидения, без всякой крови, но как рвется в клочья слишком откровенное письмо. Останки ложились на снег, обугливались и развеивались в легкий пепел. Все произошло так мгновенно, что учитель еще даже не был потрясен. И только через минуту, вздрогнув от доносящегося с неба гомерического хохота Себастьяна, угрюмо зарычал в ответ и кинулся к машине. Сначала с опаской, затем все более энергично тряс безжизненного Кочета, пока тот не застонал и не произнес сквозь зубы:

— Что донимаешь?

— Очнись, слабоумный! Себастьян концы отдал! — Учитель чувствовал, что готов употребить мат.

— Себастьян умер неделю назад, — внятно проговорил Кочет и снова закрыл глаза.

— А здесь, рядом с машиной, кто, по-твоему, испарился, сгинул, истлел?!

— Истлел. А как ты жив и не умер? — с искрой интереса, но без выражения произнес Кочет.

— Подразумеваешь видение? Я ничего не видел. Ничего! Расскажи, Бога ради, что это было? — взмолился учитель, остро чувствуя свою слепоту и постыдную слабость. Обнаружившаяся неполноценность его злила, и готов был сейчас высмеять что угодно. Но Кочет расслабленно улыбался и молчал. Потом кротко попросил:

— Поехали отсюда.

— Я хочу писать, — сообщил Артур.

Кочет вывел мальчика из машины. Через минуту окликнул учителя:

— Смотри, а вот и трупы.

Они лежали метрах в двадцати, под соснами. Учитель представил предстоящую долгую дорогу в тот занесенный сугробами городок, где брата с сестрой ждут живыми, юными, и несуразность происшедшего впервые поразила его и опрокинула разом все теоретические построения теологии смерти. Кочет между тем ножом пытался отрезать у Люды кисть руки. Измученный ирреальностью этого дня, учитель почти без удивления спросил: