Ханс-Улав Тюволд - Хорошие собаки до Южного полюса не добираются [litres]

– Не стареете?

– Если бы вся я в одночасье постарела, мне, наверное, тоже пришлось бы нелегко, но я тогда не напоминала бы себе все время, сколько мне уже лет, и не ужасалась каждый раз, глядя на себя в зеркало. Если бы только мысли старели одновременно с кожей… Но на душе-то морщин не появляется. И внутри я не старею. Мое тело и мозг – все это стареет, но сама-то я старше не делаюсь. Когда я мечтаю о чем-то, то представляю себя шестнадцатилетней, и, думаю, душа навсегда остается в этом возрасте. Моя уж точно. Вот только она сидит в тюрьме, то есть во мне, а время и отсутствие ремонта мало-помалу разрушают эту тюрьму. Бывает, я вижу на улице привлекательного мужчину и чувствую то же, что и прежде, и надеюсь, что он посмотрит в мою сторону. И порой он действительно смотрит, однако взгляд проходит сквозь меня, я будто стала невидимкой. Желание бегать летними ночами по цветущим лугам никуда не пропало, но бегать я не могу, а если юный Адонис вдруг решит заключить меня в объятия и исполнить мои самые сокровенные желания, то наверняка переломает мне все кости до единой. Или просто-напросто вспыхнет от сухости.

Снова смех. И драконова вода. И снова фру Торкильдсен:

– Возможно, с годами мудреешь, но все равно остаешься прежним. Радости и страхи не меняются, и ты начинаешь понимать, сколько твоих сил уходит на радость, хотя страхи питаются собственной энергией, и энергия эта не иссякает. Утомила я вас?

– Нисколько. Наоборот, хорошо, что вы мне все это рассказываете. Что вообще готовы к такой откровенной беседе. И такой серьезной. Разница между родиной моих родителей и моей родиной в том, что связь между молодежью и людьми пожилыми здесь совсем слабая, а смерть словно бы вообще не присутствует в нашей жизни.

– Проблема не в смерти, а в самой жизни. Кто-то из древних греков утверждал, будто боги завидуют людям, потому что люди знают, что умрут, зато не знают, когда именно. Жизнь не вечная и может оборваться в любой момент, и это делает жизнь живой – во всяком случае, так считают греческие боги. Насколько скучным сделается мир, знай мы, что через минуту он исчезнет? Чего боги не учли, так это каково тебе сидеть и ждать этого момента, когда жизнь давным-давно тебе надоела. Когда ты уже сделал все, что намеревался, и жить дальше без надобности, но при этом ты по-прежнему не знаешь, когда покинешь этот мир.

– Значит, вы так и живете? – тихо спросила Библиотекарша. – С нетерпением ждете смерти?

– Наоборот – я бы сказала, что жду очень терпеливо. В противном случае я бы попробовала отыскать запасной выход. Мне лишь хочется жить, не отрицая смерти, – в наше время это обычное дело, но нам, старикам, приходится тяжелее всего. С нами говорят так, словно смерть – сладенькая кашка. Нас надо выгуливать, правильно кормить и подбадривать, и тогда нам будет казаться, что смерть куда-то подевалась. Что у нее истек срок годности. Однако наш страх смерти никуда не исчезает. Но теперь мы боимся, что она настигнет наших детей, тех, в чьем возрасте смерть поражает внезапно и несправедливо, тех, кто полагает, будто смерть можно победить, если достаточно двигаться, придерживаться умеренности и питаться овощами.

– Наверное, я вас понимаю, – проговорила Библиотекарша, – я иногда смотрю на бегунов в парке и думаю – ну зачем? Чтобы подкачать тело? Ладно, принято. Ради самооценки? Хм. Ты действительно думаешь, что станешь лучше, если перейдешь с шага на бег?

– И у всех из ушей торчат провода, – пожаловалась фру Торкильдсен.

– Тут я тоже грешна. Я хоть и не бегаю, но люблю слушать музыку, когда иду куда-нибудь или на велосипеде еду. Я только тогда и успеваю послушать то, что мне нравится. А вы тревожитесь за будущее?

– Да! – не моргнув, выпалила фру Торкильдсен, но, подумав, сказала: – А вообще… Может, и нет. Как видите, моя жизнь займет лишь незначительную часть этого самого будущего, но когда я думаю о нем, то тревожусь. Даже и не знаю, из-за чего именно переживаю. С деньгами у меня все хорошо, на мой век хватит, что бы там кто ни думал. И здоровье у меня хорошее. Да, старость – это дерьмище, но если постоянно ныть, лучше не станет, и к тому же старость щедрой рукой отсыпает почти всем, поэтому она, согласитесь, кажется справедливой.

– Вы очень много времени проводите в одиночестве, – сказала Библиотекарша.

Я не понял, вопрос это или утверждение.

– Порой я беспокоюсь, что одиночество как-нибудь пагубно повлияет на меня, но, с другой стороны, хорошо, что сижу одна и родственники не заходят ко мне чаще. Я думала, что обрадуюсь, когда они скажут, что возвращаются домой, но на самом деле я лишь сильнее встревожилась. Сейчас они опять собираются уехать, и я не могу сказать, что расстроена. Знаю, они считают, что ребенку нужна бабушка, или, вернее, что бабушке нужны внуки. Однако для меня это означает, что придется бесконечно сидеть с ребенком, которому лучше всего наедине с самим собой. Мой собственный внук мне совершенно чужой, и мне от этого нисколечко не грустно. Как раз наоборот. По-вашему, я бессердечная?