Альфонсас Беляускас - Тогда, в дождь

Дальше Ауримас уже не читал: ПОДПОКРОВОМИСКУССТВАКЛЕВЕТАПОДПОКРОВОМИСКУССТВАКЛЕВЕТА пропеллером вертелось в голове, сливаясь в единый серый, слоистый круг; — жди меня — и я вернусь — только очень жди — жди меня — он не различал ни предложений, ни отдельных слов, ни букв — ни, наконец, мыслей — своих или чужих — ничего; буквы подскакивали, как молоточки, стучали, ударяли по глазному яблоку, мысли расплывались — его — Гаучаса — и Поэта, — чем они помогут тебе; здесь, здесь, здесь — зудел заунывный пропеллер, или то были слова редактора — из каких-то дальних глубин; дальше; читайте, товарищ, дальше… вот здесь и еще… здесь…

Но Ауримас читать не стал, хотя статья была длинная и вся — о нем; клевета клеветы клевете — склонял автор статьи одно и то же слово, все больше входя во вкус, — как будто ничего, кроме этого слова, и не знал; а возможно, просто не искал других; а ведь и такую статью можно было сварганить поумнее, кажется, автор очень спешил и в стилистические тонкости не вдавался; клевета клеветы — —

«Неужели мы допустим, чтобы тебя… активиста… — стучало в висках, — комсомольца и активиста…»

Мике… Где он сейчас, вечно лукавый Гарункштис, пожалуй, единственный, кто мог бы что-то объяснить ему во всем этом? Мике, а еще, может быть, Даубарас… Но их здесь нет и, надо полагать, не будет, ведь Даубарас далеко, а Мике… Не пришел, не подождал — а ведь было договорено: у ворот; никто тут тебя не ждет; мальчик; что ж, мальчик; но ты здесь, Ауримас — товарищ А. Глуоснис; ты стоишь посреди комнаты в окружении зеленых крокодилов и растерянными, вдруг отчего-то — словно у настоящего преступника — помутневшими глазами глядишь на редактора, на его словно резиновый разбухший нос, солидные очки; присесть и то не предложили, подумалось, и немыслимо было оторваться от созерцания холодно поблескивающих стекол, которые, словно щиты, прикрывали редакторские очи; почему он не предлагает сесть?

— Так что передачи вашей, товарищ… читайте, читайте дальше…

Где теперь солдат Гаучас, пронзила мысль, что-то поделывает да о чем думает рядовой Матас Гаучас, который вместе с ротой явился в снега Орловщины; читал ли он эту газету? Читал, конечно, читал, он всегда читает — от корки до корки, особенно — о фронте и солдатах; когда я был в России; а вдруг и бабушке показал — принес да и показал; что она скажет; и Соната — что скажет?

Тут Ауримас вздохнул — жалобно, протяжно; Соната… Она будет ждать дома, Ауримас знает; конечно, она видела его фото в газете, как же иначе; она гордится своим Ауримасом, хотя и не слишком понимает, за что такие большие деньги — неужели за пять страничек, — подумать только, а они-то, медики, что ни день исписывают по нескольку тетрадок; но она может сообщить Ауримасу: будет угощение; мамаша велела разыскать бутылку самого лучшего вина и поднести Ауримасу, когда он вернется из радиостудии; вино и цветы, астры, которые Ауримас найдет на столе, — моя мамаша знает дело, Ауримас, не такой уж она сухарь; да и папа… ему дадут пива… пусть попьет… он его любит… только бы они не переглядывались сердито… будут слушать все, вся семья, а потом…

Потом? Что потом? Какое еще тебе «потом» — после всех этих липучих, ползучих слов… клевета клеветы клевете… после…

Слушать? — Ауримас чуть было не заскрежетал зубами; они, видите ли, будут радио слушать, всей семьей; и они, и другие; а ведь хорошо он читает, этот Ауримас, этот Глуоснис с рабфака, а мне почему-то казалось, что он уже студент и даже старшекурсник — такой всегда серьезный, даже, я бы сказал, озабоченный; даже, может быть, злюка, желчный такой, знаете; а оказывается, очень даже славно пишет, а, коллега… так образно… Глуоснис? Ауримас? Постойте-ка, да ведь о нем в газете… ПОД ПОКРОВОМ «ИСКУССТВА» КЛЕВЕТА — не слыхали? О-о! Вот это да! Почитайте обязательно, увидите, какой это двурушник, какой лицемер… а ведь с этими комсомольцами держи ухо востро…

И Шапкус, конечно, читал — интеллектуальная бессмыслица, и Жебрис — у, эти бакенбарды… небось от радости зубами щелкает, усы распушил, а сам новое письмецо строчит; что ж, мальчик, если ты не покончишь с этой писаниной… Все, все читали сегодня газету и эти слова — клевета клеветы клевете — читали уже тогда, когда он, Ауримас, спал, позабыл и Старика, и мальчика, и стычку в читальном зале, переполненный лишь этим сладостным, сошедшим на него покоем — и каким же он оказался обманчивым; а прокурор, вдруг кольнуло его, прокурор Раудис небось тоже читал статью; возможно, даже вырезал и подшил к делу; делу Глуосниса; фу-ты, ну-ты красота, еще одно доказательство; разве я не говорил, что последовательная цепь преступлений ведет этого гражданина (Глуосниса, Глуосниса, разумеется!) к полному вырождению, к нарушению самых священных принципов нашей жизни… но раз уж мы за что-нибудь беремся, то… Запершись у себя в комнате, махнув рукой на письменную по алгебре, которая предстояла на курсах, он тогда чуть ли не в пятый раз подряд перечитывал вслух свою новеллу — готовился к выступлению (теперь рассказик не казался ему таким хорошим, как прежде, но все равно это был его собственный рассказ; он победил на конкурсе; надо покупать газету, товарищ, полезно, знаете ли, следить за прессой), — уже тогда все (все, все!) знали, что Глуоснис с треском провалился; все — только не Ауримас… И даже Гарункштис, этот ковбой из-за туннеля, и тот знал; знал? Мике тоже знал, люди добрые; да стоит ли ему впутываться во всю эту пакость? Связываться с такими элементами? Ишь ты! Газеты надо не только покупать, но и читать, Глуоснис, — от корки до корки, каждую страницу, каждую сверху донизу, даже самую ничтожную заметку — как читает Гаучас; надо следить за прессой!