Джулз Денби: Булыжник под сердцем

Он уселся и прижал пушку к груди, словно ребенка. Несколько секунд он смотрел в никуда, будто в трансе. У него постоянно менялось настроение – эмоции скользили по лицу, как круги на воде. Я наблюдала за ним, и мне казалось, что он… не знаю, как это сказать, – истончается . Словно поток психической энергии, что хлещет из него, разрушает его изнутри. Жуть. Как в передачах про дикую природу, где насекомое откладывает яйца в чужую личинку, а потом куколка медленно выедает эту личинку – еще живую – изнутри.

Наконец Шон вернулся – словно откуда-то издалека. – Видишь? – он помахал пушкой передДжейми. – Я выложил за нее пятьсот фунтов, и еще пятьдесят патронов за так. Тот парень знал, кому продавать, да уж… Нужно было достать такую раньше, пришить этих сук из него, но… Лане бы не понравилось, она больше любит ножи… Она… она… пусть она теперь меня заметит, я уже не ребенок… Это я убил Симону, знаешь. Мы играли в отеле, мне было шестнадцать… она умоляла нас, толстая шлюха… она любила, чтоб ее душили, когда она кончает… И я… Я не остановился, сделал вид, что не слышу стоп-слова, и она умерла. Но это не я виноват, не я. Симона меня бесила – вечно шныряла вокруг Ланы, гнала меня, пыталась от меня избавиться, словно я мусор. Дрянь. Лана сказала, зря я так, это же она была сверху, а не я. Как она злилась. А на меня ей плевать, знаешь? Она говорит, я теперь для нее слишком взрослый… это нечестно, это… Я все делал для нее, это нечестно…

Шон обмяк, по щекам потекли слезы, а по подбородку – серебряные дорожки слюны. Вся его растоптанная жизнь лежала перед нами и рассыпалась в прах.

Мне его стало жаль – всего на секунду, но стало. А потом жалость сменилась страхом – не таким страхом, как раньше, а холодным парализующим ужасом. Шон принесет нас в жертву Лане. Своей мечте завоевать ее любовь и доказать, что он – взрослый мужчина. Сильный и успешный, как его отец; настоящий солдат, завербованный для проведения тайных операций спецназа. Грустной, больной мечте, вскормленной идиотскими книжками, фильмами и порнографией, на которую он подсел. Это безумие. Это… как… господи, разве Шону объяснишь?

Вряд ли. Потому что в этом идеальном теле убийцы жило ранимое сердце изуродованного пятилетнего ребенка, который застыл во времени из-за извращенных тренировок Ланы. Осада, убийства – все это лишь детские истерики, попытка привлечь внимание. Шон был ребенком.

Джейми подползла к нему и положила окровавленную руку ему на колено. Я невольно напряглась, про себя умоляя ее быть осторожной.

– Я люблю тебя, Шон. Успокойся, я люблю тебя.

Может, она играла, вешала ему лапшу на уши. А может быть – в это мгновение – и нет. Не знаю. Я снова куда-то уплывала в странной непричастности, будто во сне. В голове на секунду всплыл бар, где мы впервые увидели Шона и я еще подумала: они выглядят как пара. Только на этот раз сходство было не внешнее – у них одинаково менялось настроение. У них вообще много общего, только на каком-то этапе Джейми пошла одним путем, а Шон другим. Потом я вспомнила тот гороскоп – тяжелый рок – и снова накатила тошнотворная волна ужаса, которая выдернула меня обратно в реальность. Осторожней, Джейми, не пережми! Она сидела и повторяла снова и снова, что любит его, что все будет хорошо. Ее сорванный голос сквозил нежностью и состраданием, ее серые глаза сияли от жалости, она смотрела в опустошенное лицо этого жуткого обреченного создания.

Лично я была слишком напугана, чтобы сострадать. Забери у него пушку и пристрели его! молча кричала я. Убей этого урода, Джейми, давай!

Шон склонил голову, и длинная мягкая ладонь Джейми гладила его по светлым волосам. За окном царил другой, нормальный мир, где мужчины не убивали девочек, чтобы выпендриться перед старыми развратными бабами. Где люди заводили детей, любили друг друга, беспокоились о счетах и системе образования, а не о том, прострелят ли им от ярости башку всякие психи. Я громко застонала.

Шон поднял голову, его странные слепые глаза невидяще уставились на меня. Джейми замерла.

Он откинул голову, точно волк, и закричал – страшным криком, нечеловеческим. Крик эхом затопил комнату, вонзаясь в мою голову, словно лезвие. Шон все кричал и кричал. Шея раздулась от натуги, вены – точно гигантские черви. Словно разверзлась черная дыра, и этим невыносимым душераздирающим криком нас всех засасывало в ее ледяную пустоту. Я никогда в жизни не слышала ничего жутче и вряд ли его забуду.