Томми Байер - Аквариум

В конце концов отец разыскал меня — через Женевьеву. Он уже был болен: рак лимфатических желез. Возможно, из-за работы: в августе сорок пятого он провел несколько недель в Нагасаки. Но никогда мне об этом не рассказывал.

Закончив учебу — по специальностям театроведение и публицистика, — я подрабатывала в одном из небольших журналов Рурской области. И вдруг Женевьева написала, что отец не проживет и года. На самом деле ему оставалось еще почти два. Я позвонила ему, собрала вещи, упаковала мебель и полетела в Нью-Йорк.

Барри, наверное, я устала. По-моему, мне лучше сделать перерыв. Тебе интересно? Джун».

Несколько минут я сидел, тупо уставясь на экран. Преодолеть подавленное состояние, в которое ввергло меня ее письмо, удалось не сразу. Придя в себя, написал ей следующее: «Грустная история. Хочется услышать продолжение, но только когда ты сама будешь готова».

Ответ пришел очень быстро: «Не пойму откуда, но у меня такое чувство, что ты и сам мог бы поведать не менее печальную историю…»

Я встал и посмотрел на ее окна. Джун теребила правую грудь, неподвижно глядя в угол комнаты, и казалась целиком погруженной в это занятие. О чем-то напряженно думала. Хорошо бы не о Дэвиде Хассельхоффе. Пришлось поломать голову, прежде чем у меня родился ответ: «Пока что очередь твоя».

Я стоял у окна, ожидая, пока Джун получит сообщение. Прочитав, она кивнула и улыбнулась. Ее руки снова застучали по клавишам.

«Арпеджио». «Хорошо. Только дай мне время. Может, напишу сегодня ночью, а может — завтра. То, что случилось потом, рассказать еще труднее».

Вдруг я вспомнил о Шейри и ее матери. Они были единым целым. Две подруги — помоложе и постарше. Шейри не почувствовала бы отвращения к матери. Конечно, нет. Всю жизнь Аннергет работала секретаршей. У секретарши нет денег, чтобы отправить ребенка в интернат. Об отце Шейри я ничего не знал. Не хватило времени.

Мне стало жаль Джун. Очень грустная история, несмотря на рассудительность, с которой она была изложена. Покинутый ребенок, многие годы ощущавший свою беспомощность перед пагубной страстью матери, сводившей ее в могилу. Запоздалое проявление отцовских чувств повергло ее в эмоциональный хаос, и ей пришлось самой себе доказывать даже подлинность собственного отчаяния. Хорошо хоть, что она себя не жалеет. Жалобы моментально вызывают у меня раздражение. Сейчас я с нетерпением ждал продолжения, хотя и не был уверен, что чтение будет легким. Пока рассказ Джун больше смахивал на трагедию.

В квартире старой дамы собирали вещи. Женщина примерно моего возраста поправила на плечах светло-голубую вязаную кофту с золотыми пуговицами, словно ей стало холодно при взгляде на предметы, которые предстояло упаковать. Она и молодой человек, скорее всего ее сын, бродили по квартире и, казалось, не могли решить, за что взяться сначала: за белье, посуду или просто что-нибудь выпить. Квартира походила на зал ожидания: вся мебель сдвинута, ковры скатаны. Грустная картина. Только позавчера старушку увезли, и вот уже стирают ее следы. Даже если она жива, для этой квартиры ее больше не существует.

Я смотрел на них, но не мог успокоиться, взгляд мой все время взлетал вверх, к окнам Джун — она опять что-то печатала, возле компьютера стоял бокал с вином. Может, она слишком много пьет? Пошла в мать? Правда, до сих пор я не замечал, чтобы она злоупотребляла спиртным, по ней не чувствовалось. С другой стороны, разве можно понять, что человек пьян, если он в инвалидной коляске? Шатает ведь, когда стоишь на ногах.

Молодой человек тем временем раскрывал принесенные коробки, а женщина мужественно выдвигала ящики комода, на котором мне когда-то привиделись любовные игрища итальянки и «спортсмена».

Мне вдруг вспомнилось, что написала обо мне Джун: «Ты хочешь оставаться невидимкой даже в словах?» Разве не о том же самом говорила и Шейри? «Ты это имел в виду? Ты видишь меня, я тебя не вижу, ведь верно?» У меня что, на лбу написано желание видеть других, оставаясь в тени? И откуда обе они это узнали?

Вдруг я осознал, что мысленно наделил Джун голосом Шейри. Вопросы хозяйки «аквариума» звучали у меня в голове так, словно их задавала Шейри. Может, спросить у нее номер телефона и поговорить с ней? Нет. Этого я не хотел. Телефон — не такая уж приятная вещь. С его помощью люди, подобные Матиасу, пробираются к тебе в душу прежде, чем ты успеешь захлопнуть дверь. А люди, похожие на Сибиллу, за простой фразой «У меня сейчас запись в самом разгаре» слышат: «У меня сейчас секс в самом разгаре». Телефон — инструмент террора.