Томми Байер - Аквариум

Потом я долго жила в интернате на Боденском озере, а родители продолжали кочевать из одной страны в другую. Каждый раз, прилетая к ним на каникулы, я находила мать все более худой, а водка в ее стакане, которую она многие годы выдавала за воду, убывала все быстрее. Она постепенно скатывалась в пропасть алкоголизма, стремительно проходя обычные в таких случаях этапы: автомобильные аварии, специализированные клиники, общество анонимных алкоголиков, белая горячка и в конце концов, когда я уже училась в университете, — чудовищное самоубийство, на которое она решилась, чтобы избежать мучительной и уже неотвратимой смерти. Тогда они были в Буркина-Фасо. [16] Буркина-Фасо — государство на юге Западной Африки. Нужно ли добавлять, что дипломатическая карьера отца неуклонно двигалась вниз, по мере того как мать прогрессировала на поприще алкоголизма.

Сначала я думала, что причина ее пьянства — во мне: ей меня не хватает, она так сильно обо мне беспокоится, что просто не может справиться с собой (в детстве мы все эгоцентричны), но потом поняла: пагубная страсть все равно рано или поздно настигла бы ее. Она носила ее в генах, и первого же глотка спиртного на чьем-нибудь юбилее могло хватить, чтобы разрушительный механизм заработал.

Отец, который на моей памяти, по крайней мере с тех пор как мне минуло одиннадцать, не сказал в ее адрес ни одного доброго, даже просто дружелюбного слова, отчаянно рыдал на ее могиле. Это было ужасно! Он как-то сразу стал мне чужим, я ощущала только отвращение. Мне исполнилось девятнадцать, я чувствовала себя взрослой, у меня был друг, и я думала, что уже кое-что понимаю в жизни, но этого зрелища вынести не могла: отец рыдал, проливая самые настоящие потоки слез. Осознавая, что веду себя подло, я ничего не могла с собой поделать. Не взяла его за руку, не нашла ни одного слова утешения — напротив, старалась держаться подальше, словно не хочу иметь с ним ничего общего. А ведь меня все знали. Это было в Нойсе на Рейне. Моя мать родилась там, там же ее и похоронили.

Наверное, у меня было очень злое лицо. До сих пор помню возмущение маминых сестер и их детей — двух кузин примерно одних со мной лет и двоюродного брата, у которого уже наметилась лысина. Я ушла, едва гроб опустили в могилу, предоставив их друг другу. Уверена, что отец смотрел мне вслед. Может быть, сквозь свои отчаянные всхлипы даже слышал скрип гравия под моими туфлями.

Не знаю, зачем я тебе это рассказываю. Но останавливаться пока не собираюсь.

Я бродила по городу, намереваясь напиться. Мне казалось, нет более подходящего способа попрощаться с матерью. И чем циничнее это звучит, тем точнее мне удалось передать то, что я тогда чувствовала. Мне было ужасно грустно, оттого что мать умерла, и отвращения я больше не испытывала.

В том числе и по отношению к отцу — я вдруг ясно это поняла, — несмотря на его неутешные рыдания. Мне было все равно. Если он так любил ее, что едва не умирал от отчаяния, почему же в течение многих лет обращался с ней, как с вещью, переставшей выполнять свои функции?

Так и не напившись, я зато переспала с каким-то таксистом. Нет, не переспала — позволила ему себя трахнуть. На заднем сиденье. Было неудобно и смешно, пахло от него довольно противно, к тому же он сопел, но все равно было вовсе не так унизительно, как мне бы хотелось. Только глупо. Изо всех сил я надеялась почувствовать себя униженной, оскверненной — ибо в душе стремилась именно к этому, — героически поставила себя в невыносимое положение, более или менее соответствовавшее моему отчаянию, гневу или тоске (не знаю точного определения), но вышло просто глупо. Мне было слегка за себя стыдно. И только. Ничуть не больше, чем когда, найдя в Интернете фотографию Дэвида Хассельхоффа, [17] Хассельхофф, Дэвид (р. 1952) — популярный американский актер, продюсер, поп-музыкант. я мастурбировала, поставив ее перед собой. Слишком мало, чтобы испытать настоящий стыд.

Впрочем, когда я вспоминаю об этом, мне стыдно перед матерью. Весь этот театр я устроила для себя, поставив во главу угла собственные смутные чувства, вместо того чтобы просто с грустью вспомнить о ней. В конце-то концов, ведь она сама не позволила себе жить дальше.

После этого я прекратила всякое общение с отцом. Три, нет — почти четыре года не звонила и не писала, выбрасывала его письма, не вскрывая, а потом переехала, не сообщив ему адреса, и он просто не мог меня найти. А ведь он всегда хорошо ко мне относился. Хотя до интерната моим воспитанием больше занималась мама: у нее же была непрестижная профессия, а у него — престижная. Подарки от папочки и поучения от мамочки. Наверное, я злилась на него тогда и за это тоже. Он позволял себе быть для меня любимым папочкой за ее счет.