Анри Волохонский - Воспоминания о давно позабытом

Приезжает он из Москвы. Он, впрочем, из Москвы, кажется, еще куда-то поехал, но я уж не помню, давно это было. Я его спрашиваю:

— А Кастаки видели?

— Представляете, Анри, — так он мне отвечает, — я сижу, и вдруг входит такой жук…

— Грек?

— Не грек, а именно жук…

Что тут будешь делать? Жук так жук.

Так вот оно все длилось, пока не произошел нижеследующий казус. Основой происшедшего была любовь. Некий мой приятель встретил как-то очаровательную девушку. Маленькая, тоненькая, с чубчиком вверх как у Бе-Бе, у Брижит, то есть Бардо. Он тоже маленький был. Погулял с ней, походил по улицам, а потом привел к Понизовскому показать биение интеллектуальной мысли. Она, кстати, сама в студии у Акимова обучалась. Приводит, а Понизовский прямо с ходу:

— Моя теория театра…

Девушка заслушалась.

— И, — говорит Понизовский, — я сам буду вас обучать. Бросьте вы эту студию Акимова.

А приятель мой не затем ее туда привел, чтобы тот ее обучал, а хотел показать строение нынешних высоких мозгов, чтобы самому с ней предаваться ласкам. Он обиделся.

Между тем Понизовский живет как князь: жена ему готовит салаты, ученица слушает разинув рот. Но удовольствия уже никто не имеет, потому что какое ж тут другому удовольствие. Все и разбежались, сидят по домам. Это я о художниках, композиторах. Или, вернее, писателях. Не было там композиторов. И тогда у приятеля моего созрел злой план.

Это был план мести. Приходит он ко мне и говорит:

— Давай Понизовского свергнем!

Я ему отвечаю:

— Можешь, так свергай.

— Давай вместе.

— Сам свергай, а я посмотрю, как ты его свергать будешь.

Тому делать нечего, взял он с собой Алексея Георгиевича Сорокина, человека хрупкого, изысканных привычек, и пошел под окнами Понизовского горланить:

— На Валаам! На Валаам!

Погорланив, поднялись они к нему в квартиру, на второй этаж и стали читать фирман. А в фирмане написано в общем то же самое: На Валаам! Они читают фирман вслух, а сами держатся на расстоянии вытянутой руки с палкой. Свергли.

Приходит этот приятель опять ко мне. Говорит:

— Свергли!

— Ну… — говорю.

— Тебя тоже можем, — это у него так воинственный дух разгорячился.

Но меня свергать они не стали, а успокоились. А у Понизовского много с тех пор было разных приключений. Человек-то он был весьма талантливый.

Моему отбытию в моря предшествовали длительные поиски места в жизни. Я работал, наверное, в десятке предприятий и учреждений города, бывал и в других городах и все искал места, чтобы без убийств. Но мне не везло, я попадал туда, где чем дальше, тем было секретнее и таинственнее. Впрочем, иные знакомства были не лишены занимательности. Так, в п/я 997 (рядом с Финляндским вокзалом) существовал некто, недавно уволенный из Большого дома на Литейном. Он сидел в отдельном кабинетике и читал газеты. Увидев меня через раскрытую дверь, он вставал заинтересованный и вскрикивал:

— Газетку почитать не хотите?

Я отвечал, что не хочу. Тогда он вновь спрашивал, причем на лице его явственно обозначался профессиональный интерес:

— Не хотите? А почему не хотите?

— Не интересно…

Тут он приходил во внутренний восторг, к сожалению или к счастью в те годы уже чисто платонический:

— Так, значит, «не интересно».

Иногда мы беседовали, стоя у окна и глядя через Неву на Большой дом.

— А правда, что там подвалы глубиною в пять этажей? — легкомысленно спрашивал я.

— Хе-хе-хе… Подвалы… Самые обыкновенные подвалы…

Словом, надо было смываться. Я подумал и решил, что пойду на «Красный Треугольник» делать галоши.

Завод «Красный Треугольник» располагается в длинном кирпичном здании на Обводном канале. Внутри там некая пародия на адское царство. В одном помещении стоят маленькие дребезжащие машинки 1908-го или 1913 года немецкого изготовления. На них что-то происходит с резиной. В другом вальцы побольше, там прокатывают резиновую массу, в третьем — огромные, гигантские, окутанные сажей, не вальцы, а валы. Они могут вмешать в резину человека, только голова не влезет. Ходят слухи, что в ночную смену это иногда происходит, тогда получается резина и ободранный череп. Это потому, что уходят с контроля за водкой, а один человек — зазевался, и все тут, руку втянуло, вальцы остановить некому… Так рассказывают. И все это шумит, гремит, грохочет. За помещениями — двор, где драгоценный привозной каучук валяется в кучах. А у входа — почище, лестница на второй этаж, направо и налево служебные помещения, а прямо — столовая. Перед ней висит плакат собственноручного изготовления: Доморощенная поганка. На плакате изображено семейство поганок, одна из которых, самая большая, приближается к образу девицы. Пониже стихи: