Юрий Рытхэу - В долине Маленьких Зайчиков

Вечером, когда Праву с Ринтытегином и Коравье у себя в комнате пили чай, пришла доктор Наташа. Все засуетились, усаживая гостью на лучшее место. Наташа уселась, а Праву побежал искать стакан.

– Где бы ни был, люблю сам заваривать чай, – говорил Ринтытегин, распечатывая новую пачку. – Нет лучшего напитка.

– Самый вкусный чай я пил недавно в Торвагыргыне в одном доме, – сказал Праву и поглядел на Наташу.

– Вкуснее моего? – недоверчиво спросил Ринтытегин.

– Намного вкуснее.

Ринтытегин задумчиво всыпал чай в кипяток и вдруг расхохотался:

– Не иначе как тебя угощала любимая девушка! Когда человек влюблен, все, что бы ни приготовила любимая, кажется особенно вкусным!

Наташа низко опустила голову, пряча покрасневшее лицо, и спросила:

– Чем закончился разговор в райкоме?

Праву обрадовался такому повороту беседы и с готовностью ответил:

– Победа за нами!

– Хорошие дела, – подтвердил Коравье. – Даже мне пришлось кое-что сказать. Непонятно я говорил, боялся, что меня не поймут, но мои слова дошли до сердца партийных людей.

– Ты говорил философски, – сказал Ринтытегин.

– Может быть, так, – нерешительно согласился Коравье. – Я хотел как лучше. Когда я приеду домой с этой новостью, люди сильно обрадуются. И сам я рад, потому что чувствовал свою вину…

– Чем ты был виноват? – не понял Ринтытегин.

– Тем, что я колхозник, а они нет, – ответил Коравье. – Мне от этого было так, будто я покинул товарищей на трудной дороге, а сам ушел вперед.

– Теперь они побегут за тобой со всех ног, – засмеялся Ринтытегин.

– Это верно, – согласился Коравье. – Пусть теперь догоняют!

Незаметно опустел чайник. Ринтытегин с довольным видом встряхнул его и заметил:

– Весь выпили.

Наташа предложила:

– Пойдемте в кино. Мы еще успеем на последний сеанс.

– Здесь есть кино? – возбужденно спросил Коравье. – Что же вы раньше не сказали! Вы же знаете, как я люблю это зрелище! Пошли скорее.

Любитель кино Коравье побежал вперед купить билеты на всех: он боялся опоздать.

В зале Праву с Наташей оказались рядом. Сеанс начался. Праву смотрел на экран, но не видел, что там происходит. Все время хотелось повернуться к Наташе, поглядеть на нее. Как на иголках он просидел полтора часа, а когда зажегся свет, все же не удержался и посмотрел на Наташу. Глаза их встретились, они оба смутились.

По дороге в гостиницу Коравье громко восхищался картиной:

– И подумать только, что всю жизнь я не знал такого!

– Тебе бы побывать в настоящем театре, – сказала Наташа.

– Что это такое? – спросил Коравье, заинтересованный.

– Это почти то же самое, что и кино, но не на стене, на экране, а наяву. Артисты представляют все это на возвышении, которое называется сценой. Трудно словами рассказать, надо увидеть, – сказала Наташа. – Ты любишь театр, Праву? В Ленинграде, говорят, очень хорошие театры…

Праву не любил драматического театра. Первый спектакль он смотрел в Академическом театра имени Пушкина. Он попал на «Дядю Ваню». Праву с волнением вошел в этот, как он мысленно называл, храм искусств и поднялся на свое место под самым потолком. Сначала ему мешало смотреть пьесу сознание, что он впервые в театре. Он осматривался кругом, разглядывал лепку на потолке, публику, затаившую дыхание в полумраке зрительного зала. Потом стал наблюдать за актерами. Он знал эту пьесу, читал ее. Слушая слова, которые они произносили, искал то, что волновало его при чтении чеховской пьесы. Актеры ненатурально напрягали голос, тужась так, что под гримом проступала краснота. С мертвого дерева свисали листья, похожие на волосы мертвеца. Слепящий свет «юпитеров» неестественно освещал лица актеров, загримированных, как египетские фараоны.

Праву не поверил первому впечатлению и пошел второй раз, уже на другой спектакль. В нем играл известный артист, которого Праву часто видел в кинофильмах. И на этот раз Праву был жестоко разочарован. Артист страшно гнусавил, будто в ноздри ему вставили резиновые пробки… Небо колыхалось, а земля скрипела половицами сцены. Все это производило такое убогое впечатление, что Праву стоило большого труда досидеть до конца представления. Он ругал себя за то, что не может отвлечься от условностей сцены, и решил, что просто неспособен воспринимать игру драматических актеров в силу своего воспитания. Ему было стыдно, что он не в состоянии понять того, что восхищает других…

Праву не мог солгать Наташе и уклончиво ответил: