Маргарита Зверева - Одуванчики в инее

– Я был у ее гроба, – еле слышно проговорил Мирон, смотря в никуда. – И я пообещал ей отомстить им всем.

– И как ты им хочешь отомстить? – боязливо спросил я. – И кому конкретно?

– И органам опеки, этому преддверию ада, и руководству интерната, и врачам-фашистам в психушке, всем! – выпалил он и поднял на меня свои сверкающие, как у волчонка, глаза. – А как? Это я еще до конца не продумал. Но обязательно продумаю! Ты и не сомневайся, слышишь!

– Я и не сомневаюсь, – искренне отозвался я.

Потом мы долго сидели молча и ели одно яблоко на двоих. А когда я услышал, что мама поднимается по лестнице и пришло время прощаться, он сказал как будто между прочим:

– Они там готовят какую-то пакость во втором подъезде, вы не расслабляйтесь. А трубу для подсматривания я вам сделаю. Если пустите меня на свои собрания.

Я уже больше не удивлялся. Просто улыбнулся, кивнул и пообещал стучать два раза медленно и три раза быстро, чтобы он знал, что это я и открывал мне дверь.

На прощание Мирон подарил мне погрызенный кулончик, в который он собрал пепел страницы из книги датских сказок, частично уцелевшей при пожаре. Так наши ряды пополнились одним полудиким мальчиком.

Светлана Александровна Быкова, директор коррекционного интерната № 13

Крашеная блондинка средних лет с короткой стрижкой, красной помадой и непробиваемым взглядом. Сидит за широким столом в слишком ярко освещенном помещении и то и дело поглядывает в тихо жужжащий компьютер. Дама напряжена и недовольна.

То и значит, что дети здесь умственно отсталые. Если вам нужен перечень всех диагнозов подопечных, это не ко мне. А так разное бывает, от даунизма до агрессивной гиперактивности.

Поступают после Дома малютки, отправляются обычно в Дом для престарелых.

Ну, потому что так.

Да, бывает, что родители сами приводят, но редко. Обычно от таких уже в роддоме отказываются, если сразу отклонения видны.

( Поднимает тонкие брови .) Забирают? Нет, конечно. Вы все еще не поняли, где находитесь?

Нет, и собственные родители не забирают. Собственные родители полуживые в угаре где-то валяются. А вы как думали?

Условия? А вы из инспекции? Что-то я не поняла? Но если вас так интересуют условия, то можете пройтись с воспитателем по интернату. Пожалуйста. Все с иголочки. Все есть.

( Закатывает глаза .) Без комментариев.

Отправляем. Как и все остальные подобные заведения.

Вам еще раз повторить, где вы находитесь? Здесь психически больные индивидуумы. А психически больные индивидуумы лечатся в психбольницах, к вашему сведению.

Да всех.

Без комментариев.

Знаю, но говорить с вами на эту тему не буду.

Без комментариев.

Рассказ мой, конечно, произвел фурор. Даже Фрэнк вылупил на меня все свои глазюки, и я впервые с нашего знакомства видел его в столь пораженном состоянии. Обычно он был невозмутим, как сама смерть с косой. Ребята ерзали на диванах, подминали под себя ноги, грызли грязные ногти и издавали изумленные звуки. Не хватало только Пантика, который все так и лежал в постели.

– И что? – выпалила Гаврюшка, как только я закончил говорить. – И что все это значит?!

Ее зеленые глаза полыхали необузданным восторгом. Мне стало даже как-то не по себе от такого взгляда.

– Это нам уже вместе надо думать, что это значит, – пожал я плечами. – Но думаю, все согласны с тем, что история этих дам настолько необычна, что все это неспроста. Не зря они к Ляльке Кукаразовой ходят. Может, они только из-за нее и живут в нашем городе. Кто их знает. Пока у нас еще мало информации.

Я замолк. О нашем новом соседе я поведать еще не успел и теперь думал, с чего бы лучше начать.

Но тут Гаврюшка заверещала так, что у меня зазвенело в ушах. Для нее это было совсем не характерно, и я слегка испугался. Все смотрели в полном ужасе мимо меня, по всей видимости, на нечто кошмарное. Прямо за своей спиной я услышал бренчание какого-то железа, и по моему телу пошли мурашки. Я не сразу решил: лучше ли принимать смерть затылком или лицом, но потом все же повернул окаменевшую шею и увидел… самого Мирона.

Узнать его, правда, было нелегко. Он был еще чернее, чем прежде, и зачем-то обвесился с ног до головы всякой кухонной утварью. На макушке у него красовалась кастрюля, которая вполне могла приглянуться Васильку. Поймав мой взгляд, он улыбнулся неожиданно белозубым ртом, поднял руки и сказал: «Бу!» Ребята заорали.