Маргарита Зверева - Одуванчики в инее

На торжество Татьяны Овечкиной и доктора мы спустились уже не с водой, а с гранатовым вином, которое папа извлек из своей пропитанной солью сумки. К счастью, в моих заваленных шкафах нашелся сосуд, дивно подходящий именно под рубиновую жидкость.

Наш двор невозможно было узнать. Никогда я еще не видел в нем столько людей. Но дело было не только в красивой толпе. И не только в музыке и праздничном оформлении. Поразительным было то, что в тот день на празднике собрались все. И Лялька Кукаразова, и ее гости, и дворовые мамаши, и папы, и дети, и старики, и приглашенные, и случайные захожие, и собаки, и птицы. Все. И все были вместе.

Смеясь и отхлебывая вино, тетя Света приобнимала тетю Юлю, пока сестры Марч рассказывали им об английских призраках. Господин Пётэтре сидел между Пелагеей и господином Дидэлиусом и красноречиво рекламировал девушке волшебные баночки.

– Я понял, что жизнь слишком коротка, чтобы быть богатым и несчастным, – махал он рукой в постепенно сгущающихся сумерках, и фонарики погружали его лицо в игристое разноцветье. – Вчера я в последний раз запер дверь банка на ключ. А завтра я отправляюсь в путь!

– И где же этот ключ сейчас? – поинтересовался господин Дидэлиус.

– На дне бушующей реки!

И господин Дидэлиус довольно кивнул.

Захар Севастий незаметно бросал кусочки еды под стол, где у его ног беспечно валялись Мистер Икс и Мистер Игрек. Сигимонда убежденно рассказывала Сальмону Воронину о преимуществах красок перед черно-белым цветом. Борька, Машка и Гаврюшка с Макароном играли в прятки под скамьями. Мирон расспрашивал Вариных папу с мамой о детдомовской системе во Франции, пока стоящие рядом родители Пантика произносили тост новобрачным. Детям разрешалось есть что захочется и не думать о сне и несделанных уроках, и они кружились между столами и гостями и подмигивали привидениям, выглядывающим с чердака.

Сумрак сгущался, а двор наш светился все ярче. Гитарное пение вступало в дуэт со звоном светлячков, летающих между загорающимися звездами и свечами. Запах цветов смешивался с запахом фруктов и пирогов. И завтрашний день не имел никакого значения. А во главе всего этого сидел доктор в красной бабочке и не сводил взгляда со своей расцветшей, как ландыш, невесты.

Мы были вместе. И над нами летали воробьи. Над нами летал Джек. А рядом был папа. Мы были вместе.

Дождавшись рассвета, мы с Варей вышли за пределы арки. Я более не боялся внешнего мира, в котором мне предстояло освоиться. А еще очень хотел увидеть одуванчики в инее.

Мы прошли по пустым розовеющим улицам, по длинному перрону, похожему на доску трамплина, проехали в убаюкивающем вагоне электрички, и я прижимался лбом к окну и вглядывался в проносящиеся мимо деревья и спящие дома. В играющих дворняг и переливающиеся облака на утреннем небе. А потом мы вышли на другом перроне, совсем ином. Коротком и спокойном. И прошли по песчаной тропе через свежесть пробуждающегося леса и ступили на поле, раскинутое по холму.

Вдали внизу виднелся город, а перед темнеющими малахитом деревьями по правую руку неспешно тянулась дымка. Иней потрескивал под нашими ногами, и мы молча ждали солнца, которое все больше и больше пробивалось сквозь приглушенный покой времени между ночью и днем. Между сном и пробуждением.

Мне казалось, что лицо мое покрывается росой, и я на миг закрыл глаза. Вдруг что-то теплое защекотало мне нос и веки.

– Смотри! – прошептала Варя рядом со мной.

И я увидел солнце, наконец преодолевшее тени и дымку, и светящееся поле. Это были одуванчики в инее. Солнечные лучи бегали по хрустальному покрытию пушистых головок и превращали цветы в невесомые драгоценные шарики. Хрупкие, как крылья феи, и величественные, хранящие тайну своей неземной красоты. Вопреки своей мнимой обыденности. Они знали, что в это короткое время они самые красивые цветы на свете. Светящиеся снаружи и изнутри. Искрящиеся невесомые лампочки.

Я медленно опустился, встав коленями на сырую землю, и протянул руку к одному из них. Но стоило моим пальцам коснуться мягкой прохлады, как иней растаял и увлек за собой несколько пушинок. Я испуганно отдернул руку. Одуванчики позволяли мне созерцать свое ранне-утреннее волшебство, но не более того. Я был слишком груб для их звенящей нежности.

Вздохнув, я снова встал.

– Самое грустное – это то, что их невозможно собрать, – сказал я. – Удержать, чтобы они хоть недолго побыли с тобой. Их можно увидеть только здесь и только сейчас. А потом пытаться вспоминать отголоски.