Маргарита Зверева - Одуванчики в инее

И в первый раз в жизни мне не хотелось опрометью нестись на чердак, на крышу. Не хотелось смотреть на свое зыбкое, отныне проклятое царство. В первый раз в жизни мне хотелось убежать как можно дальше от всего того, что я был обречен потерять.

И я бросился вниз. Запинаясь и оступаясь о зубастые ступеньки, хватаясь за колючие перила и обжигающие морозом стены. Дальше, главное, как можно дальше. И быстрее, чтобы не успеть ничего заметить и запомнить.

Я уже стал перепрыгивать через ступеньки, ни чуточки не боясь упасть и сломать себе шею. Я бежал все быстрее и быстрее. Меня заносило на крутых поворотах вокруг лифтовой клетки. Я прыгал и бежал, прыгал и бежал. И вдруг я остановился как вкопанный, еле удержав равновесие.

Передо мной стояла Сигимонда, сложив ветхие руки в кольцах на складках своей красной юбки, и твердо смотрела на меня. Яркие цветы на шерстяном платке, накинутом на ее плечи, горели на сером фоне подъезда. И горели ее спокойные глаза. Словно она хранила какую-то тайну, освещающую ее изнутри. Она ждала меня.

– Вот и пришло время нам поговорить, мальчик, – сказала она неожиданно звонким голосом, указала мне двумя пальцами следовать за ней и ступила обратно в свою квартиру.

Я переводил дыхание, пока мысли мои закручивались в смерч. Что это все означало? Откуда Сигимонда знала о нашем разговоре с Лялькой Кукаразовой и вообще, по всей видимости, обо всем на свете? Почему нам надо было с ней поговорить? Может, стоило уже просто махнуть на все рукой и бежать дальше? Но приоткрытая дверь затягивала меня в коридор Сигимонды с силой необоримого течения горной реки. И я решил дать этому потоку нести меня уже куда бы то ни было, отпустил мысленно корни, за которые держался, и меня затащило в темнеющую насыщенными красками щель.

Голова моя закружилась, как в водостоке, пол поплыл под ногами, и я ухватился за первый попавшийся предмет, чтобы не упасть. За мной дверь закрылась с таким дребезгом, что я был готов увидеть тысячи осколков ее желтоватого стекла, как только смогу снова что-либо разглядеть сквозь пеструю карусель, несущуюся перед моими глазами.

Я постоял несколько мгновений, и течение стихло. Меня уже никуда не уносило, и окружающий мир вновь приобретал твердую поверхность. Я усиленно поморгал, чтобы прогнать мерцание с глаз, и осмотрелся.

Держался я за тяжелый дубовый шкаф. Дерево его было настолько упругим, теплым и настоящим, что я решил не отпускать его в ближайшем времени. Мне нужен был спасательный круг в этом шторме, из которого я никак не мог вырваться. Квартирка Сигимонды была мизерной, но коридор мог показаться даже довольно просторным в зависимости от интерьера.

А интерьера у Сигимонды было немного. Помимо дубового шкафа, из мебели имелся только узенький высокий столик, на котором стояли маки в зеленой вазочке. Все остальное пространство занимали картины разных габаритов. Крошечные и громадные черно-белые наброски и взрывающие воображение своей цветовой гаммой композиции. В рамках и без, на холстах и на кусках ткани. Некоторые были даже вышиты или выложены мозаикой. Сигимонда рисовала почти исключительно животных и сказочных существ.

Грустные тигры созерцали кусты, испещренные немыслимыми цветами, важные павлины всматривались в газеты, рогатые зайцы выглядывали из-за светящихся деревьев, а удивленные рыбы проплывали сквозь фонарики на водорослевых зарослях. Трудно было всмотреться в какую-то из картин, так как глаз невольно перебегал с одной на другую в попытке запечатлеть на своей радужной оболочке как можно больше.

Жизнь на картинах Сигимонды казалось подвижной, и я был уверен, что слышал шелест листьев ее волшебных миров. Невозможно было взглянуть на одну и ту же картину дважды, как и зайти дважды в одну и ту же реку. Они дышали и менялись буквально на глазах, и хотелось немедленно выдумать историю к каждой из них.

Между картинами я рассмотрел темно-зеленую стену, идеально гармонирующую с красно-золотым ковром под моими уже окрепшими ногами. Постепенно тепло шкафа прогревало мои руки и ледяную глыбину, сковывающую грудь. Из открытой кухни пахло корицей.

– Всегда, когда хочется расплакаться, сперва надо заварить крепкого сладкого чая. И уже только тогда начинать рыдать, – сказала появившаяся в кухонном проеме Сигимонда. Желтые ее глаза смотрели на меня довольно сочувственно. – Постарайся отпустить несчастный шкаф и проходи сюда.

Я с некоторой болью разжал пальцы и последовал за ее взвившимся платком и подолом юбки, улизнувшим за угол. На стенках крошечной кухонки тоже умудрились разместиться картины, между которыми вдобавок еще были прибиты полки с глиняными фигурками и вазочками. Под высоким потолком покачивалась лампа из цветного стекла, а на столе уже стояли две кружки и дымящийся чайник. Я сел напротив Сигимонды.