Ольга Славникова - Прыжок в длину

Обед, состоявший из лопнувших сосисок и липкой вермишели, прошел в молчании. «Да ладно, что мы будем из-за этой Осокиной ссориться», – примирительно проговорила Лида, убирая тарелки. Ведерников не ответил. Вечером, когда домработница, улыбаясь выжидательно, заканчивала массировать намозоленные, словно хитином обросшие культи, Ведерников сделал вид, что очень хочет спать.

Нового свидания с Кирой не было назначено. Зато в телефоне, будто таракан, завелся Мотылев, звонивший беспрестанно и теперь совершенно законно. Предстояла встреча всей съемочной группы, и Мотылев на двадцать раз проверял, не передумал ли «наш великолепный главный герой».

В условленный день Лида, конечно, не осталась дома. Такси доставило их к ослепительно зеркальному бизнес-центру, разложившему на четыре плоскости отражение облака, похожего на белого медведя. Лифты в здании были плавны, серебристы, одевались во время движения чем-то вроде бледного северного сияния и нежно звенели на этажах. Офис «Фонда Осокиной» состоял из доброго десятка помещений, словно паривших, благодаря сплошной и единой стеклянной стене, над мреющими в мерзлой солнечной дымке хрупкими крышами, над широкой, дородной, какой-то очень московской излучиной реки, державшей под мышкой, точно подарочные свертки, группу приземистых домиков и одну чугунную статуэтку. В первую минуту Ведерников поразился, сколько у Киры работает людей – и одна молодежь. Девушки, как на подбор, были ясные, крепкие, с простыми свежими лицами, все несколько толстоногие, все с хлебобулочным оттенком блондинистых, шатенистых, тщательно вымытых волос. Мужская половина команды была в основном круглоголова, спортивна, коротко стрижена, виднелись два или три толстяка, но тоже энергичные, упругие, с весело прыгающими животиками. Повсюду на рабочих столах, оживляя офис, пестрели яркие игрушки, большие фаянсовые чашки с шутливыми картинками, на доске, вроде школьной, висел самодельный ватманский плакат с нарисованным не то букетом, не то салютом, поздравлявший какого-то лучшего в мире Леху с двадцать четвертым днем рожденья.

Больше всего народу собралось в дальнем углу, вокруг непонятного арт-объекта, напоминавшего огромную радужную от окалины железную стружку. Слышался хохот, радостные вопли. Ведерников, шатаясь, хватаясь за края под неправильными углами составленных столов, похромал на шум. К его огромному удивлению, в центре вечеринки оказалась не Кира, не Мотылев и даже не именинник Леха, а собственной персоной, принаряженный и припомаженный Женечка. Как всегда, он был затянут в кожу, на этот раз густо-лилового цвета, и напоминал мясистый, премиальных размеров баклажан. Перед Женечкой высился штабель коробок с разнообразной пиццей, и негодяйчик передавал их, промасленные снизу, в радостно протянутые руки. Коробкам аплодировали, Женечку хлопали по плечам, по спине, дружески окликали Жекой; рядом топтался и сиял плотный губастый малый, глядевший голубыми фарфоровыми горохами на подателя благ и мигавший, как кукла; на вид лет двадцати, он, по-видимому, все-таки был тем лучшим Лехой, в честь которого происходило угощенье. Похоже, Женечка успел понаделать в этом офисе своего добра. «Смотри, какой наш ребенок молодец, – произнесла у Ведерникова за спиной растроганная Лида. – Совсем взрослый…» Тут Ведерникову показалось, что Лида сейчас заплачет.

«А вот и наш герой! – послышался поверх праздничного гама знакомый голосок с трещиной. – Только вас дожидаемся! Жека, хватит баловать народ, пойдем делом займемся!» Мотылев, в кургузом клетчатом пиджачишке, в неизменных кедиках, расшнурованных для пущей стильности, махал Ведерникову какими-то бумагами, свернутыми в дудку. Женечка мощно вынырнул из гущи праздника, будто кит из пучины. Припрыгивая от возбуждения, Мотылев привел добытых участников действа в большую переговорную, где и правда уже сидело человек тридцать: кто по стенкам, кто у большого овального стола, напоминавшего кондитерский прилавок из-за обилия напудренных пирожных и пестреньких конфет, наверняка от Женечкиных не знающих меры щедрот.

Самое главное – Ведерников наконец увидел Киру. Невыносимо милая, вся пушистая и щекотная, в нежнейшем, мягко облегающем грудь свитерке, она хлопотала вокруг стоявшего наособицу инвалидного кресла. В кресле помещалось узкое, бледное, бритоголовое существо, тонувшее в широченной куртке цвета хаки и в таких же многокарманных штанах, причем одна штанина, правая, была очевидно пуста ниже выпиравшей крючком костлявой коленки, из второй торчала, вроде серого валенка, загипсованная ступня. Сдавленный с висков череп существа был, точно туземный горшок росписью, покрыт татуировками, с бледных, почти прозрачных пальцев свисали, едва не сваливаясь, черненые грубые перстни с кровавыми камнями.