Ольга Славникова - Прыжок в длину

Наутро Женечка все-таки облачился в оранжевое, но, приблизившись к учебным площадкам, на призывы старины Мориса никак не откликнулся.

Некоторое время он наблюдал, как одна разноцветная группа старательно падает и потом, шурша, инвалидно встает, как другая группа, более многочисленная, прокатившись метра три под еле заметный, плавными тенями исполосованный уклон, неуклюже тормозит, причем одна простеганная квадратиками молочно-шоколадная куртка всегда уезжает далеко и попадает в тряские объятия маленьких елок, осыпающих ее ослепительной пудрой. Поодаль занимались более продвинутые: медленно виляя, они тянулись за инструктором неровной цепочкой и в конце концов рассыпались; некоторые с подскоком закатывались под застекленный крылообразный навес канатной станции, чья прозрачная ломаная тень уходила в пропасть. Среди этих продвинутых Женечка увидал стеклянисто-алую, в полосатой шапочке Киру и пожалел, что не взял с собою бинокля.

Потом, так и не пристегнув деревяшек, негодяйчик поковылял на смотровую площадку, где давеча видел наполненную телами галерею шезлонгов. Там, и еще на одной террасе, где подавали горячее вино с зарозовевшими лимонными корками, Женечка провел и этот день, и четыре последующих, для виду таская с собой не то арендованные, не то по глупости купленные лыжи, втыкая их рядом с собой вертикально в снег, якобы только что катался.

И с того, и с другого наблюдательного пункта негодяйчику открывался вид на яркие склоны, по которым носились лихими зигзагами, взметая целые гребни белой и радужной пыли, разноцветные человечки. Трасса, что простиралась, вызывая даже у зрителя обрывы дыхания, прямо под шезлонгами, была предназначена для самых опытных и рисковых. Буквально в десяти шагах от разомлевшего Женечки эти бесчувственные киборги в облых сияющих шлемах, приладив на чеканные морды желтые и свекольные очки-консервы, несколько секунд раскачивались и затем сигали, сложившись пополам, в волнистую белую пропасть. Пропав из глаз как будто навсегда, они возникали уже далеко, летели, летели, оставляя по себе реактивную белую струю, вдруг взмывали, замирая, в мертвую синь, страшно далеко от своих крошечных и четких фиолетовых теней, сами размерами не больше комаров. Дальше вниз простирался волчьего цвета покров из миниатюрных елей, на деле, должно быть, огромных; миновав по скрытому зигзагу эту седую шерсть, самоубийцы делались уже совершенно точками, яснее людей виднелись синие и сизые следы от лыж, похожие на шланги, из которых прыщут под напором пенные струйки. Возвращались киборги степенно, по нанизанной на заиндевелые, почти невидимые фермы канатной дороге, выходили из причаливших кабинок уже в своих полнометражных человеческих телах, целые, уже отчасти знакомые: вот у этого торчит вперед раздвоенный, на красную задницу похожий подбородок, у того болтается на рукаве полуоторванная эмблема.

Женечка киборгам нисколько не завидовал: если честно, воспринимал их как добровольных циркачей, дающих бесплатное представление для праздной курортной публики. Негодяйчика вполне устраивала роль наблюдателя. Но то, что Женечка наблюдал, его, признаться, беспокоило. Он приспособился дышать – через рот, сохнувший, как в кресле у дантиста, когда тебе фукают на зубы искусственным воздухом, – но не приспособился видеть. Он никак не мог поверить, что действительно находится среди всего того, что стоит у него перед глазами.

Здесь, в иностранных горах, было как в космосе. Небо, как будто ярко-синее, в то же время отливало фиолетовым, и, если подпасть под гипноз его слепящей неподвижности, сквозь обморочные вуали атмосферы проступала слепая чернота безвоздушного пространства. Здесь переход от тени к свету и обратно был таким же абсолютным, как в одном виденном Женечкой кино, где маленький, как младенчик на петлистой пуповине, большеголовый астронавт медленно всплывал из-под туши космической станции в зону действия солнца, и щиток на шлеме у него загорался, будто мощный прожектор. Снег тут был, к слову сказать, совершенно нечеловеческий. Там, где его убирали, он гладко простирался гофрированным полотнищем, но, если взять буквально десять метров в сторону, он, толстокорый и грубый, выглядел еще более каменным, чем рубленая скала, к которой он прилепился, и казалось, будто вот этому шершавому белому полипу лет восемьсот. Что бы ни писали рекламные проспекты, долго смотреть на горы было вредно для душевного здоровья. Синие, в стариковских морщинах, в нежнейших снеговых перепонках на месте роковых пропастей, горы весили мегатонны и, воздушные, не весили ни грамма. Легкая дымка, тут и там туманившая склоны, казалась следом дыхания на чистейшем стекле, отделявшем человека от этого нереального мира. Женечка, глотая горячее вино, еле-еле справлялся.