Роман Солнцев - Золотое дно

Иван Петрович брел к котловану позади всех. «Ну, что делать? Может, и отсюда уехать? Забрать Серегу — и укатить? Надо из мальчонки сделать человека. Побывали в Саянах — теперь посмотрим Восток. Там, говорят, Зейскую ГЭС пускают. Чем хуже?» Но Климов уже устал от «пятъсот-веселых» старых поездов, от дешевых гостиниц, где по двенадцать человек в номере, и того гляди, украдут последние копейки, от тусклого света вокзальных буфетов, ему хотелось нормальной жизни с дружбой и с книгами, с постоянной работой и своей дверью. Только трудно дается такая жизнь. Даже Нина, такая милая, смешная, — настучала, что одеколон у нее прихватил?

Неужто век расплачиваться за давние грехи? Ну, было, было — хулиганский угар, вино и карты, драки и бабы без имен, тоска и погоня. Была колония… А Климов столько мог бы сделать на этой новой стройке.

И вдруг снова увидел Туровского. В меховой курточке, в красной каске, с красной папочкой, он торопится, конечно, в штаб, к своим телефонам. За ним семенит в тяжелом полушубке фотокорреспондент, перематывая на ходу пленку в аппарате. Климов окликнул:

— Валерий Ильич!

— Что? — Туровский живо обернулся, но лицо его тут же стало скучающим. — Ну?

Иван Петрович о многом хотел сказать, но вырвалось одно, совсем нелепое:

— Разве этому нас учили классики?..

Туровский от неожиданности мелко засмеялся, зубы у него голубоватые, узкие. Удивленно посмотрел на бородатого, бедно одетого человека. И пошел, даже не удостоив ответом.

«За что так? — думал Климов, гладя дрожащей пятерней в кармане тяжеленный портсигар. — Ему некогда? Какие могут быть еще дела, если творится несправедливость? Статья конституции сто двадцать четвертая — неуважение к личности…»

Он вернулся к своим в блок, парни виновато заглядывали старику в глаза, но он, отвернувшись, надел щиток, занялся электросваркой. Ему казалось, что на огне электрода он сжигает сейчас всех чиновников вроде Туровского. Он жег, палил их в синем, розовом, зеленоватом, черном пламени, перед лицом плясала звезда в кулак величиной… «Думают, ничего не вижу в их делах. Торопятся. От праздника к празднику. Дорог хороших нет. Где уж тут взяться оборачиваемости машин. А еще Зинтат припугнул… Шевелиться бы надо, работать по-настоящему. Эх, давали бы бетон вовремя — я бы укладывал больше вашего Валевахи! Тоже мне, герой нашелся, все значки-знамена этому куркулю с огородом и коровой! Мало ли что — строил Светоград! Нечего прятаться за старые заслуги! Эх, где мои кореша?»

Друзья его рассеялись по огромной стране. Климов мечтал когда-нибудь собрать их всех, на какой-нибудь знаменитой стройке — хотя бы вот этой — и напоследок, на старости лет, показать класс работы. Шофера и слесари высшей квалификации, сварщики, плотники, бетонщики, они могли бы потрудиться всласть остатки дней и погреться тут на солнышке, в окружении добрых знакомых, а может быть, и своих детей. И чтобы с ними вежливо здоровалась милиция, а молодежь опасливо разглядывала страшные наколки на их плечах и руках, а на мочках ушей раскачивались бы золотые серьги, как у старых цыган. Впрочем, нет таких сережек, глупая выдумка. И никто не пригласит сюда друзей Климова, бывших заключенных. Пустая мечта. Никчемная надежда.

Доработав до конца смену, он вернулся в общежитие и долго лежал на койке, глядя в чернильное окно. По часам был еще день, но в Саянах темнеет быстро.

Серега Никонов с горя где-то глотнул хмельного и сел рядом тренькать на гитаре. Душу бередит он своим треньканием, но Климов сдерживается — ясно, что парнишка по-своему страдает за старшего друга.

— Ты не пей больше, — только и сказал Иван Петрович. — Плохо это. — А сам подумал: «Хорошо тебе. Сладко, когда пьян».

Часов в десять ночи его вдруг охватило беспокойство, он вскочил, оделся и выбежал на улицу. На попутном рабочем автобусе снова съехал в котлован, пешком дошел до барака Стройлаборатории. Не может быть, чтобы Нина рассказала. Долго курил у входа, наконец, решился — заглянул в дверь. Но там находились две вовсе незнакомые девушки, другие. Не было Нины, не было и той, черноглазой подруги Туровского. Сменились? Спросить? Да и помнит ли его рыженькая?..

Лег спать голодным и несчастным, сердце болело — в нем словно горячий ручеек журчал. Иван Петрович спал эту ночь и не спал. Он мысленно разговаривал с Туровским, с министром энергетики, со всем человечеством. Так уж было принято, обиженные люди апеллировали к министру, а то и ко всему человечеству. Но при чем тут министр или само человечество? Есть Климов. И есть (Валера зачеркнуто, вписано — Утконос).