Борис Васильев - Господа офицеры

— Совершенно верно заметили, Дмитрий Иванович, — таинственно приглушив голос, сказал он. — Я ведь с тем к вам и прибыл, чтобы предупредить. Известно, сколь предвзято относится к Михаилу Дмитриевичу его высочество главнокомандующий, а тут вот-вот долги всплывут.

— Долги? — нахмурился Скобелев-старший. — Опять влез?

— Главное, необдуманно векселя подмахнул, — будто не слыша, продолжал Млынов. — Дошел до меня слух, Дмитрий Иванович, что все эти векселя собирается скупить некое лицо, дабы затем при случае показать их его высочеству и тем самым…

— Кто скупает? Ну? Что молчишь? Какой мерзавец под Скобелевых копать надумал?

До сей поры Млынов импровизировал спокойно, приправляя правду общими многозначительными намеками. Но генерал потребовал конкретного имени; на размышление времени не было, и капитан брякнул, основываясь на чистой интуиции:

— Барон Криденер. Через подставных лиц.

— Ах, колбасник, душу мать! — рявкнул генерал, хватив кулаком по столу. — Ах, немец-перец-колбаса! Ну, врешь, не видать тебе скобелевского позора! — старик сложил корявую дулю и почему-то сунул ее в нос Млынову. — На-кася, выкуси!

Он бурно дышал и стал красным, как помидор. Млынов начал опасаться, не хватит ли его удар, но генерал был могуч, как дуб. Легко вскочив, по-скобелевски метнулся к дверям, развернулся на каблуках и оказался перед капитаном.

— Сколько?

— Много, Дмитрий Иванович, — политично вздохнул Млынов.

— Сколько, я спрашиваю?! — взревел старик.

— Тысяч около десяти, если с процентами.

— Хорошо гуляет, стервец! — неожиданно заулыбался генерал. — Ай да Мишка! Ай да гусар! Молодец: знай наших, немецкая твоя душа!

— Завтра, коли прикажете, доложу точно до копейки.

— Сегодня! Через три часа, и чтоб к вечеру рассчитался: лично тебе деньги даю. А этого сукинова сына я все равно ремнем выдеру, нехай себе, что свитский генерал. Ступай, капитан, одна нога здесь, другая — там.

Заплатить скобелевские долги для Млынова было еще полдела: оставалось вырвать Михаила Дмитриевича из пьяного круга, вытрезвить, привести в чувство, заставить вспомнить о деле и тем самым вновь зажечь в опустошенной душе угасший факел веры в самого себя. Здесь Млынов мог надеяться только на авторитеты, которые признавала самовлюбленная и обидчивая скобелевская натура. Ни Драгомирова, ни Шаховского в Бухаресте не было, и верный адъютант, поразмыслив, поехал в русскую военную миссию, ведавшую перемещением русских войск, а наипаче — генералов.

В этот беспокойный для Млынова день Скобелев пил в номере старое монастырское. На нем был любимый бухарский халат, памятный по анекдоту, который он уже дважды начинал рассказывать незнакомому молодому человеку. Молодой человек, беспрестанно улыбаясь, торопливо поддакивал и бестактно льстил, но Михаил Дмитриевич витийствовал не по этой причине. Истинная причина сидела поодаль на диване, изредка вскидывая ресницы и обжигая генерала обожающим взглядом вишневых глаз.

— Уж к чему у меня способности, так это к языкам. В детстве гувернеры нахвалиться не могли. Да. Ну, потом — Париж, Дания, Италия, Англия… Прошу прощения, мадемуазель, что принимаю в халате: знобит. Да, о чем это я?.. А, о халате! Мне преподнесла его депутация уважаемых старцев аксакалов. Кажется, в Фергане… Но это не важно. А важно, что вышел я к ним в полной форме, но со свирепого похмелья. Свирепейшего! В башке барабанная дробь, звон бокалов и обрывки вчерашней кутерьмы, а тут — седобородые. С этим вот самым халатом. Я к тому времени уже и по-арабски читал, а поди ж ты! Принял халат, сделал шаг вперед и гаркнул: «Господа саксаулы!..» — он громко расхохотался. — Это вместо аксакалов — саксаулы! Вот какой камуфлет мыслей анекдотический. Господа саксаулы вместо господ аксакалов, — генерал вздохнул. — В жизни себе этого не прощу. Гадость какая — стариков обидеть.

— Да что вы, ваше превосходительство, — затараторил молодой человек, стараясь не смыкать губ, дабы не прятать улыбку. — Как говорится, кантитэ неглижабль!

— Неглижабль, — Скобелев посмотрел на заманчивую брюнетку. — За милых женщин, друг мой. За украшение нашей грубой жизни, за венец творения, правда, с шипами, как и положено венцу.

За венец выпить не успели, как в номер вошел Алексей Николаевич Куропаткин.

— Шел на ваш львиный рык, как на маяк, — сказал он, сухо поклонившись с порога.

— Алеша?.. — радостно заорал Скобелев. — Алешка, друг ты мой туркестанский, откуда? Дай обниму тебя.