Семен Злотников - Кир

В разгаре дуэли, продолжает рыбак-летописец, в распахнутые настежь окна ворвалась черная чайка-стервятник с головой горгоны Медузы и торчащим в потухшем глазу ножом и закричала человеческим голосом: «Ты мне поклялся, Кир!» И в то же буквально мгновение Кир с непостижимой быстротой нанес Витовту смертельный удар прямо в сердце. Несовместимый практически с жизнью, согласно записи Кнуда Харальда.

А дальше он пишет, что Кир, отшвырнув рапиру и сбросив маску с лица, взлетел над троном и мощным ударом кулака вогнал голову бедного Альгирдаса Гольшанского промежду плеч внутрь грудной клетки – как пробку в бутылку.

Принцесса Даяна, несчастная мать и жена, воскликнув: «Мой сын!» – лишилась чувств. Тут мир, сообщает моряк, содрогнулся от ужаса, замер и онемел. В ту минуту, он пишет, одна только птица-стервятник с головой горгоны Медузы и ножом в глазу безумно кружила над телом принцессы и радостно кричала противным человеческим голосом: «Я отмщена! Наконец отмщена!»…

Где-то еще Харальд обмолвился, что их свидание с Киром произошло исключительно благодаря его дальним родственным связям с комендантом острова Фоборг. И длилось оно всего три минуты.

– Софокл написал мою жизнь, не иначе! – якобы повторил тогда дважды Кир…

В итоге, собрав воедино разрозненные свидетельства добрейшего летописца, я записал трехминутную сцену последнего откровения Кира в виде более мне привычного в силу профессии драматического монолога. Что было не просто, если учесть мгновенность и предельность его ситуации и состояния. И также я внял беглому упоминанию Кнуда Харальда о состоянии Кира в ту минуту: боясь быть подслушанным кем-то еще, он изъяснялся, заметно волнуясь, шепотом, торопливо и одновременно с провальными паузами. Отчего и сам монолог, вероятно, кому-то покажется не вполне связным…

Но тем не менее – подземелье. Каземат. Полумрак. Двое застыли в прощальном мужском объятии.

– Софокл написал мою жизнь, не иначе!

Молчит .

Все оттягивал эту минуту, страшился…

Хотел унести мою тайну в могилу…

Потом вдруг подумал…

Один человек в целом мире…

Должен узнать…

И поверить мне…

Молчит .

Мама…

Даяна ко мне приходила…

Несчастная женщина…

Мать…

Потерявшая мужа и сына…

Из-за меня…

Молчит .

Перед тем…

Как покончить с собой навсегда…

Умоляла…

Простить её грех…

Молчит .

Я молчал…

Я не знал, что ответить…

Тогда она мне рассказала, как было…

Тогда…

Молчит, с великим трудом справляясь с волнением .

В белорусских лесах, на хуторе Диком…

В семи верстах от местечка Чапунь, что на Ислочь-реке…

Жили старый Кастусь с любимой супругой Ефимией, одиннадцатью сынами и двумя двенадцатилетними дочурками-близняшками – Даяной и Бездной…

Однажды…

Гуляя по лесу с лукошком…

Бездна нашла на болотах двух близнецов-братьев.

Один уже не дышал, другой был еле живой…

Ниоткуда взялись…

Будто с неба упали…

Потом оказалось, действительно, с неба…

История темная…

Перед блицкригом…

Якобы с благословения самого Гитлера…

Фашистская сволочь…

На бреющем полете…

Вышвырнула с «мессершмитта»…

Связанных спинами, как кукол…

Двух юных наследников литовского трона –

Гедиминаса и Альгирдаса Гольшанских…

Альгирдасу повезло: он рухнул на Гедиминаса и остался жив…

Его-то, перепачканного кровью и грязью…

Отвратительно смердящего…

Бездна подобрала и волоком на себе кое-как притащила на Дикий хутор…

Три долгих года ( тут голос Кира крепнет ) бедняга провел без движения, в коме.

Три долгих года Бездна сама, никого не пуская, включая сестру, поила своего принца с ложечки, кормила, мыла, чистила, подстригала ногти и волосы, натирала целебными травами и мазями, дважды на дню ворочала, во избежание пролежней, а потом…

Молчит .

А потом, когда он очнулся…

Молчит .

Он влюбился в Даяну…

Потом…

Молчит .

А потом

Родились близнецы, одного из которых…

Меня…

Оскорбленная Бездна…

Похитила и вырастила чудовищем…

Страшным нелепым чудовищем, уничтожившим собственных родителей и брата!..

………………………………………………………………

………………………………………………………………

Далеко уже за полночь, поставив точку в монологе Кира, я выключил компьютер, и мы с черным пуделем Мао отправились прогуляться. Обойдя Новодевичий монастырь, мы спустились к пруду, где я отпустил моего паренька с поводка, а сам неспешно побрел вдоль прибрежных плакучих ив. В темной воде томно покачивались слепящие глаз отражения ажурных зубцов крепостных стен и будто парящей над ними надвратной Преображенской церкви. Где-то в ночи верещали кузнечики и квакали лягушки. Среди этой благости и красоты, как бывает, мало-помалу все горести мира стали казаться ненастоящими, а будущее – светлым и радостным.