Сергей Кузнецов - Учитель Дымов

Так Жене стало ясно, что Володя не хочет уезжать из квартиры, где умерла Оля. Возможно, он хочет побыть один, говорила она себе, но все равно не могла не думать о том, что мужчины совершенно не способны к ведению домашнего хозяйства (взять хотя бы Валерку!), так что Володе, конечно, нужна помощь, и поэтому Женя стала заезжать к нему раз в несколько дней, привозила полные сумки продуктов и готовила еду. Она не знала, рад ли ей Володя: говорил он мало, а если что и обсуждал, то только новости, услышанные по телевизору, – благо той зимой было что обсуждать. Однажды Женя спросила Володю, как они с Олей жили эти шесть лет, без нее и без Валерки.

– Ну, мы скучали, – ответил Володя, – но у меня были студенты. Они к нам заходили и вообще… помогали.

Он стал называть имена и фамилии, и Женя, услышав «Костя Мищенко», с горечью подумала, что никогда не узнает, сколько среди их помощников и гостей было Олиных любовников.

Она ни о чем больше не спрашивала, но продолжала приезжать и к лету поняла, что бывает у Володи почти каждый день, как когда-то в Грекополе или Энске.

Спустя много лет, поселившись в опустевшей квартире, Андрей примется за разбор дедовых бумаг и найдет несколько неотправленных писем, адресованных Оле. Поборов первую неловкость, он их все-таки прочтет: безыскусные послания, написанные, вероятно, когда бабушка Оля была в каком-то санатории или доме отдыха. Большей частью письма состояли из рассказов о том, что происходит в жизни бывших студентов профессора Дымова, упоминался Валера и маленький Андрейка. В конце дед неизменно спрашивал, не скучает ли Оленька, появились ли у нее новые подруги и не забыла ли она своего Володю. Письма не были датированы, и, только прочитав фразу: «Помнишь, год назад, когда мы переехали в Москву…» Андрей понял, что дед писал их уже после смерти жены.

Любовь сильнее смерти, подумал Андрей, и неприятный игольчатый холод покалывающей волной прокатился вдоль спины. На секунду Андрею показалось, что он в квартире не один. Он сказал в пустоту: извини, дедушка! – убрал письма в папку и больше никогда ее не открывал.

Последнее письмо датировалось сентябрем 1980 года – в нем Володя мельком упоминает, что Леня Буровский попросил его подтянуть по химии племянницу его жены: девочка собиралась поступать в Первый мед.

Все лето Леня Буровский, заходивший к бывшему научному руководителю раз в месяц, с тревогой наблюдал, как Владимир Николаевич все больше и больше замыкается. Однажды, душным послеолимпиадным августовским вечером, они сидели на кухне, и Буровский как бы между делом предложил устроить бывшего профессора на полставки в их институт.

– У нас как раз сейчас расширение, – сказал он, – а вы все-таки знаменитость. Я думаю, если мы с ребятами попросим, дирекция пойдет навстречу.

Нагнув большую голову, Владимир Николаевич задумчиво посмотрел на Буровского.

– Знаменитость! – фыркнул он. – Я же, Леня, не ученый.

– Не скромничайте, Владимир Николаевич! В одном нашем институте десяток ваших учеников работает. Мы-то отлично знаем вам цену!

– Не знаете вы мне цены. Мне как ученому цена ноль без палочки. И знаешь почему?

Буровский замер, как много лет назад замирал, услышав сложный вопрос на семинарах профессора Дымова.

– Потому что я не ученый, – услышал он, – я преподаватель. Пускай очень хороший, но только преподаватель.

– Так, может, вам устроиться куда-нибудь в МГУ? Или в Менделеевский? – спросил Буровский.

– Не возьмут, – покачал седой головой бывший профессор, – там своих пенсионеров девать некуда.

Буровский задумчиво кивнул. Через две недели он позвонил, умоляя Владимира Николаевича выручить его по старой памяти.

– Понимаю, это не ваш уровень, – проникновенно говорил он в трубку, – но девчонка совсем пропадает, вообще ничего, простите, не петрит. А ей экзамен в мед сдавать, туда без химии – никак. Помогите, а? Позанимаетесь пару раз, самые основы объясните, а дальше уж она сама как-нибудь.

– Ну, если ты так просишь, – ответил профессор Дымов внезапно помолодевшим голосом, – и если всего пару раз… Присылай сюда твою двоечницу!

Парой раз дело не ограничилось, еще через две недели Владимир Николаевич сам позвонил Буровскому.

– Нормальная девчонка эта твоя Зоя, – сказал он, – только стеснительная очень – краснеет то и дело. А так умненькая, просто в школе химию вообще не умеют преподавать. По их дурацкому учебнику я бы сам ничего не выучил. Вообще, даже не думал, что все так запущено. Ну, я тут немножко посидел, разобрался… кажется, теперь знаю, как все школьные знания уложить в эту юную прелестную головку. Пусть еще приходит, если не боится.