Сергей Кузнецов - Учитель Дымов

Про инь и ян Валера прочитал в очередной машинописи, которую дал ему Буровский: приезжая из своего Чертанова, он каждый раз привозил несколько папок с самиздатом; в этот раз вместо уже поднадоевших книг о сталинских репрессиях он принес полученную от розовощекой Наташи темно-синюю папку с несколькими ксероксами и слепой копией переведенной с английского книги про восточную мистику, которую Валера полистал в первый вечер, а потом отодвинул до лучших времен… впрочем, кое-что ему запомнилось. Как минимум он узнал новые слова: вот, скажем, инь и ян .

Валера входит в школьный двор, весь усыпанный оранжевыми и желтыми листьями. Пожалуй, золотая осень – самое любимое время года в Москве, этом бессмысленном городе без моря. Иногда Валера спрашивал себя: почему я не уезжаю в Грекополь? Там наверняка тоже нужны учителя физкультуры. Но вообще-то он знал ответ: слишком много друзей живет в Москве, вряд ли в провинциальном южном городе можно найти им замену.

Осеннее солнце косыми лучами пробивается сквозь ало-желтую листву, Валера взбегает на крыльцо и почти сразу же останавливается: на вершине лестницы возвышается Александра Петровна Воронцова – несокрушимая, словно дозорная башня.

– Добрый день, Александра Петровна.

Валера делает еще шаг ей навстречу. Ноги предательски дрожат, будто он – школьник, опаздывающий на первый урок.

– Здравствуйте, Валерий Владимирович, – отвечает Воронцова. – Вы ведь вчера опять не были на собрании?

– Так я же не член партии, – пытается улыбнуться Валера. – Я разве должен?..

Серые глаза Воронцовой, увеличенные линзами очков, смотрят на него сверху, прозрачно и холодно:

– Должны, конечно. Это общее собрание. Вы ведете себя вызывающе и неуважительно, постоянно прогуливая общественно значимые мероприятия, и мы поэтому решили поручить вам к следующему разу подготовить доклад о международном положении.

Он поднимается еще на ступень – теперь они с Воронцовой стоят почти вровень. Он видит, как луч солнца на мгновение вспыхивает в стеклах очков, словно собеседница ему подмигнула.

– Боюсь, я опять не смогу прийти, – говорит Валера. – У меня очень много работы. Надо изучить новые методические указания, вы же понимаете? Нормативы, все такое…

Воронцова уже не смотрит на него; задрав тройной подбородок, озирает окрестности, выискивая новую жертву. Валера проскакивает в дверь за ее спиной.

По дороге в спортзал Валера заходит в учительскую – поздороваться с коллегами. Ему нравится, что он работает в хорошей английской спецшколе, и, хотя дети иногда попадаются излишне заносчивые, он рад, что на перемене всегда можно перекинуться с другими учителями парой слов про последний фильм Тарковского, обменяться впечатлениями от выставки на Малой Грузинской или обсудить, как Давид Тухманов использует на своей модной пластинке стихи полузапретных Волошина и Ахматовой. Сегодня Валера пришел рано – в учительской только «англичанин» Константин Миронович Грановский, один из немногих мужчин в школе.

Они здороваются, и Грановский говорит:

– Давно хотел вас спросить, Валерий Владимирович, как вам «Дом на набережной»?

Роман Трифонова про Дом Правительства напротив Кремля вышел еще в январе, номер «Дружбы народов» был нарасхват, и многие прочитали его только недавно. Валере, впрочем, еще в марте принесли ксерокс, так что сейчас он уже успел его подзабыть.

– Хорошая книжка, – говорит он, – но вы же сами понимаете, в этой теме есть писатели и посильнее.

– Вот-вот, – кивает Грановский, – я то же самое сказал. Но сам факт, что это напечатали… по-моему, это положительная тенденция. Если вы понимаете, о чем идет речь.

Валера тоже кивает. Конечно, интеллигентные люди понимают друг друга без слов.

Во время уроков Валера нет-нет да вспоминает: Алла уезжает завтра. Все-таки за три недели он привык к ней, хотя и соскучился без Андрейки.

Она позвонила в тот вечер, когда Буровский принес от Наташи папку с переводным самиздатом. Валера с Леней пили водку и говорили о Солженицыне.

– Жить не по лжи – прекрасный лозунг, – объяснял Буровский, – но он никогда не будет работать. Это не цель, а попытка самоутешения. Мы все знаем, что бывает ложь во спасение, значит, можно жить и по лжи, и не по лжи. Главное – знать, для чего ты живешь, а потом уже решать – как. А если человек не знает «зачем?», никакому «не по лжи» он следовать не будет. Все это – в пользу бедных, хотя, конечно, очень привлекательно.