Сергей Кузнецов - Учитель Дымов

Приносят счет, Андрей достает деньги, Аня кредитку, они препираются – я тебя пригласил… я привыкла сама за себя платить… ты здесь в гостях, заплатишь за меня в Чикаго… – тут официант извиняется, что сегодня карточки не принимают, наличных у Ани нет, Андрей платит за двоих; одевшись, они выходят в снежную московскую ночь, молча идут сквозь метель к Аниной гостинице, благо совсем недалеко.

В холле Аня оглядывается, кивает на бар, говорит: я бы еще выпила, если ты не…

Андрей не. Аня заказывает бокал итальянского красного, Андрей берет сто грамм водки, они опять говорят про тульскую школу, Аня удивляется, что Андрей так внезапно стал учителем; «у тебя ведь даже диплома нет?» – спрашивает она, а он смеется:

– Почему нет? Я же человек девяностых, я его себе купил, тоже проблема!

Аня качает головой то ли изумленно, то ли осуждающе:

– А вообще… с чего ты решил стать учителем?

Андрей хочет ответить, что все из-за Леночки, но вместо этого говорит:

– Знаешь, когда читаешь русскую классику, волей-неволей думаешь, как устроены разные семьи. Не в том смысле, что все несчастны по-своему, – нет, я не о том. Просто понимаешь, что есть разные семьи. Есть семьи, которые преследует злой рок, такие про́клятые семьи, как у Гофмана и прочих романтиков. Или, я не знаю, Атрей, Фиест, Эдип, все такое. Есть семьи, погруженные в забвение, которые не знают и не хотят знать, что с ними происходит, – ну, там, где память семьи даже не дотягивается до бабушек и дедушек. Таких семей очень много в России – наверно, из-за репрессий и войн, вообще из-за травм истории. Еще есть семьи, лелеющие свои несчастья, из-за тех же травм. Разные, то есть, бывают семьи.

Теперь Аня слушает внимательно и серьезно. Андрей отпивает из стопки маленький глоток и продолжает:

– А я недавно понял про свою семью. Мы же все время делаем одно и то же, я никогда не замечал, а тут сообразил. Мы – учителя. Моя прабабка была учительницей в рабочей школе, еще до революции, дед, сама знаешь, профессор химии, отец, конечно, йог, искатель духовных путей и русский Кастанеда, но звали-то его всегда «гуру Вал», то есть, опять же, «учитель Валерий». И со мной теперь тоже все ясно. А если у меня будут дети, я понимаю, чем они займутся.

Аня кивает, вино окрашивает ее губы темно-красным, она говорит:

– Красиво получается. Это как будто вы в семье разыгрываете всю историю. Прабабушка – просветитель, наследник XIX века. Дед – человек того времени, когда наука была главной силой, спасением и соблазном. Твой отец – образцовый шестидесятник, русский нью-эйдж, все такое.

– А я? – с улыбкой спрашивает Андрей. – Я же не компьютерам учу и не маркетингу, а классической литературе, самому несовременному, что есть.

– А ты, – вдохновенно продолжает Аня, – а ты тоже воплощение России сегодня. Когда все социальные утопии захлебнулись, ни коммунизма, ни капитализма, ни либерализма… когда Россия не знает, куда идти, ты отправляешься в провинцию, чтобы учить детей подлинным основам русской культуры. Потому что только в этом спасение.

– Никогда не думал о своей работе в терминах спасения, – пожимает плечами Андрей. – По-моему, мне просто нравится учить детей в одной отдельной школе и вовсе не хочется думать про судьбы страны. Страна у нас такая, какая есть. Вот бабушка Женя в ней всю жизнь прожила и не жаловалась, а я чем лучше?

– А это все потому, – говорит Аня, – что ты не знаешь важного принципа, который мне объяснили в Штатах: think global, act local . То есть думай о глобальном, а действуй на местном уровне.

– Я вообще-то понимаю по-английски, – замечает Андрей, но Аня продолжает:

– Иными словами, все большие вещи делаются в мелком масштабе. Скажем, я всегда стараюсь ходить в независимые магазины, а не в торговые сети, потому что… ну, неважно… а ты, короче, учишь детей, и это твой вклад в глобальное будущее страны, твой политический акт.

– Знаешь, – отвечает Андрей, – мне не очень интересно про политику. И главное, я не очень чувствую, что у меня есть выбор. Просто в жизни каждого из нас может наступить момент, когда ты совпадаешь со своей судьбой, и у меня этот момент, похоже, настал. Тебе, наверно, в терминах судьбы странно, ты, я думаю, для этого слишком американка…

И тут Аня протягивает руку через столик и накрывает кисть Андрея ладонью – бесцветный маникюр, два кольца, одно из них обручальное.

– Я хотела тебе сказать спасибо, – говорит она. – Вот именно за это, за то, что я «слишком американка». Когда я уехала, я много лет мечтала стать именно что настоящей американкой , гражданкой своей новой, извини за пафос, родины… а по-настоящему получилось только несколько лет назад, когда я тебя нашла и мы переписывались полгода…