Жозеф Кессель - Африка - Сборник

— Ты бунтовщик! Почему ты обрил голову?

— Просто обрил, да и все. Это одна из форм проявления свободы, не так ли? Мне так заблагорассудилось. Вот я и обрил голову. Что, тем самым я бросил вызов национальному прогрессу?

— Как тебя зовут?

— Омово.

— А как полное имя?

— Ом… ово…

— Мы конфискуем твою картину. Мы живем в бурно развивающейся стране, а отнюдь не дрейфуем в дурацкой сточной яме, как выдумал бездарный художник, ты слышишь! Когда придет время, получишь свою картину обратно. А сейчас можешь идти и запомни, что тебе было сказано.

— Почему моя картина конфискуется? Разве это не беззаконие, а?

— Ради твоего же собственного блага, не задавай больше никаких вопросов. Теперь можешь идти!!!

Омово медленно вышел из комнаты. На лице у него была загадочная полуулыбка. Интересно, думал он, не является это очередной еще более бессмысленной немой драмой, в которой ему снова отведена странная, непонятная роль. Доктор Окоча и Кеме устремились к нему. Они хотели что-то сказать, но он жестом остановил их.

— Они пытались запугать меня. Но мне нечего бояться. Я просто рисую то, что чувствую. И если люди усматривают в картине то, чего в ней нет, я тут ни при чем.

Прежде чем снять, картину успели сфотографировать. Заведующий отделом искусств одной из газет, статьи которого Омово всегда читал с большим интересом, написал после выставки содержательную статью о психологии нигерийца, оперируя примерами, касающимися оценки и интерпретации произведений живописи. Имя Омово в статье не упоминалось. На следующий день появился отчет о выставке в «Эвридэй Таймз», занимавший целых две колонки. Местами текст был непропечатан, имя Омово переврали, а фотография картины была словно нарочно смазанной.

В тот день, сразу же после этой отвратительной истории с картиной, Омово покинул выставочный зал. Он бесцельно брел по улице. Верхушки пальм шелестели, раскачиваясь в вышине. Торговки наперебой предлагали свой товар. Автомобили совершали резкие повороты, грозя, того и гляди, сбить зазевавшихся пешеходов. Он шел, поглощенный своими думами. Его догнал Кеме на своем мотоцикле «Ямаха» и молча пошел с ним рядом, ведя за собой мотоцикл. Так, молча, они прошли довольно большое расстояние.

— Не грусти, Омово, — сказал наконец Кеме. — При всех обстоятельствах в этой поганой истории правда на твоей стороне. Давай поедем сейчас в гостиницу «Икойи», а потом ты сможешь, если захочешь, погулять там в парке и подумать о делах.

Омово взобрался на заднее сиденье. Кеме оттолкнулся, включил мотор, и мотоцикл, подобно блестящему черному ядру неправильной формы, помчался в спасительную тьму встревоженного вечера.

Вечер был испорчен с самого начала.

В гостинице «Икойи» Кеме встретил своего бывшего одноклассника, сына преуспевающего дельца. В школе он не слишком усердствовал, работу потруднее делали для него соученики за соответствующую мзду. На выпускных экзаменах он провалился и свидетельства об окончании школы не получил, но тем не менее позже стало известно, что он занял солидный пост в отцовской фирме. Кеме заметил его и помахал рукой. Одноклассник сдержанно кивнул в ответ и отвернулся. Кеме подумал> что тот не узнал его. Омово видел, как Кеме подошел к нему и что-то сказал, — что именно, Омово не составило труда догадаться. Но тот, не дослушав, начал кричать:

— Что? У меня нет ни денег, ни работы для кого-либо, слышишь?!

Кеме повернулся и стрелой вылетел из вестибюля гостиницы. Омово поспешил за ним следом. Маленькое лицо Кеме пылало от возмущения. Грубость однокашника задела его за живое, он был потрясен до глубины души. Кеме происходил из бедной семьи и никогда не забывал об этом. Его жизнь напоминала изнурительную борьбу за выживание и возможность дышать в зловонной атмосфере Лагоса, поэтому его всегда глубоко ранило все, что в какой-то степени свидетельствовало о тщетности его усилий. Он вскочил на мотоцикл и стал нервно заводить мотор. Мотоцикл стремительно сорвался с места. Кеме нажал на тормоза. Омово молча наблюдал, как друг вымещает гнев на машине. Мотоцикл замер на месте, и Кеме глубоко вздохнул.

— Поехали в парк.

Лицо Кеме было по-прежнему искажено гневом.

— Не знаю, черт его побери, что он о себе воображает. Это я-то прошу у него денег! Это я-то прошу у него работу! Подумать только! Что о себе воображает этот вонючий ублюдок!

— Кеме, дай я сяду за руль.

Всю дорогу до парка они не проронили ни слова, каждый думал о своем. Холодный встречный ветер больно ударял в грудь. Омово чувствовал, как пылает и саднит у него лицо. Казалось, воздух сделался вдруг невероятно жестким, он хлестал по рубашке и воротнику и совершенно заморозил его. Городские огни, едва мелькнув впереди, тотчас же исчезали из вида. Резко сигналя, мимо проносились автомобили. Другие мотоциклисты мчались, чудом не задевая мотоцикл Кеме, их рубахи отчаянно хлопали на ветру, словно какой-то сумасшедший призрак стегал их по спине. Бьющий в лицо ветер, бешеная скорость со свистом проносящегося мимо транспорта — все это вместе взятое вызвало у Омово эйфорию, которая была сродни оргазму. Мотоцикл ревел под ним. Вибрация передавалась склонившемуся над рулем телу, будоража нервы. В его позе был вызов: упруго изогнутый торс, дерзко, как при нырянии в воду, устремленная вперед голова. У него был вид человека, совершающего некий интимный ритуал. Он ощущал невероятный прилив сил. Он раскачивал мотоцикл из стороны в сторону. Приподнимался и опускался в седле, выписывая зигзаги по широкому дорожному полотну. Он испытывал пьянящее чувство. Показавшаяся вдали встречная машина выключила дальний свет. Кеме вцепился ему в плечи. Омово нажал на тормоза и сбросил скорость. У него было великолепное настроение. Он все еще испытывал нервное возбуждение; и на какой-то миг вся вселенная сконцентрировалась в одной-единственной мечте — испытать наяву все то, что сейчас довелось перечувствовать. Нервное напряжение достигло апогея. Сидевший у него за спиной Кеме замирал от страха. Он боялся, что Омово в его нынешнем состоянии может не справиться с мотоциклом.