Алексей Слаповский - День денег. Гибель гитариста. Висельник

И шепот глупый, и слова-то глупые, но вдруг вякнул во мне нечленораздельно холодный наблюдатель — как король, обнаруживший себя голым, — и исчез, и уже не я, а кто-то другой идет по комнате, крепко переступая ногами, несет добычу, швыряет на постель — и набрасывается.

Даже и в этой ситуации, ничего к Мерилин не испытывая, я не мог не постараться покорить ее своим искусством — и старался. Привычка.

…Я уже одевался, а она все липла, все лезла ко мне.

— Когда в следующий раз?

— Не знаю.

— Хочешь, брошу Сороку? Он пикнуть против тебя не сможет, я обеспечу. Сережа! Сережа! Сережа!

— Ну?

— Я тебя люблю. Я давно уже люблю, а сегодня совсем. Ты такой…

— Знаю, — сказал я. — Завтра заеду, заберу ключ от квартиры.

— Почему ты не останешься?

— Не твое дело.

— Ты врешь! Ты нарочно грубишь! Ты меня уже любишь, но боишься своей любви! — воскликнула Мерилин, выпучивая глаза, что, наверное, означало у нее пароксизм страстного гнева (и она чувствовала себя несчастно-прекрасной в эту минуту).

Я расхохотался и ушел. Признаюсь себе: хохот был натужный.

Вернулся я домой не так уж поздно, случалось и позднее, но на этот раз подумал: почему она не спросит, откуда я? чем занимался? что за странный запах примешивается к запаху моего одеколона?

Не спросила — не заметила? Не хочет замечать? Или ей просто все равно? Или у нее настолько широкие понятия о свободе, что она даже допускает временное увлечение супруга? Значит — и себе может разрешить?

Что-то рухнуло.

Что-то сломалось во мне.

Я выпил стакан водки, сел возле нее (она лежала с книгой), сжал ее руку. Она не могла перевернуть страницу и, значит, не могла читать дальше. Но — молчала.

И так я просидел очень долго.

И лишь когда я отпустил ее руку, она спросила:

— Что-то случилось?

— Пустяки. Уже прошло.

Но ничего не прошло — и пройти уже не могло.

Я опять почувствовал в себе какую-то болезненность — как в пору поисков той, которую… — и так далее. Я все-таки убью тебя, моя любимая, звучало во мне навязчиво, как мотив услышанной с утра песенки. Я убью тебя, будь только повод, только повод.

Дня через два вечером, по предварительному сговору, заехал Стасик Морошко: поговорить о деле. Говорить-то он говорил, но пялил глаза на Нину абсолютно беззастенчиво, ее это раздосадовало, и она ушла в спальню читать.

Я рассердился. Я пошел к ней. Я сказал:

— Понимаю, он тебе неприятен, но правила хорошего тона все-таки существуют. Ты хозяйка дома — и будь ею. Ко мне пришел мой товарищ. Если бы к тебе пришла подруга, я бы не стал ее игнорировать, хотя бы из вежливости.

— Разве он тебе товарищ?

Я промолчал.

— Ты просишь опять присоединиться к вам, я правильно поняла?

— Почему ты говоришь со мной таким тоном? Стасик — дерьмо, но я-то что тебе сделал? Ты сейчас глядишь на меня просто с ненавистью! Ты меня ненавидишь? За что? Ты меня боишься? Почему? Если ненавидишь, если боишься почему не уйдешь? Ты такая добрая? Ты слишком хорошо помнишь те истории, которые я тебе рассказывал, — как меня красиво бросали? И не хочешь поступить так же? Не беспокойся, я привык. Я только понять хочу, за что ты меня ненавидишь?

Она смотрела на меня с недоумением (вряд ли, правда, натуральным) и спросила, конечно, то, что должна была спросить:

— Ты напился?

Я подошел к ней, приблизил свое лицо к ее лицу и мощно выдохнул здоровый чистый воздух из своего здорового чистого организма.

— Что с тобой происходит? — спросила она.

— Ничего. Я просто не понимаю, зачем мы разыгрываем из себя счастливую парочку? Ты — умная, молодая, красивая. Я — истаскавшийся циник. Я недавно изменил тебе. То есть, конечно, это громко сказано: изменил, просто захотелось употребить одну девицу — и употребил. У нее интересная кличка Мерилин. Потому что она похожа на Мерилин Монро.

Она молчала, она не требовала прекратить. Она молчала — и я не мог этого понять.

— В чем дело? — спросил я. — Тебе это не интересно?

— Почему? Интересно. Я слушаю. Именно так. Что еще хочешь рассказать?

— Ты составляешь на меня досье? То есть — историю болезни? Как психоаналитик?

— Нет. Просто слушаю.

— Но отношение-то какое-то у тебя есть к этому?

— Есть.

— Какое?

— Отрицательное.

Стасик Морошко скучал на кухне, а я не мог остановиться, мне нужно было все довести до конца.

— После того, что я тебе сказал, тебе нужно уйти от меня.

— Ты этого хочешь?

Она лежала на постели, уютно подперев рукой голову, и рассматривала меня с совершенно ясным и спокойным видом. Это что-то невероятное было, что-то невыносимое уже.