Алексей Слаповский - День денег. Гибель гитариста. Висельник

— Знаю я вашу тоску. У вас тоска, а я через вас алкоголичкой сделаюсь.

Я молча стал ждать объяснения. Мужчине с такими особами надо быть помолчаливей. Это их дисциплинирует. И она объяснила:

— У каждого тоска, каждый говорит: давай выпьем. А у меня, как нарочно, все время совпадает — тоже тоска, еще бы не тоска, пожаришься тут весь день, от идиотов покоя нет, конечно, тоска — ну, и так напорешься, что потом себя не помнишь. А с утра работать. Пивом оттягиваешься — а это ж вредно, это к алкоголизму ведет, — очень серьезно сказала Мерилин и задумалась над своим вполне очевидным будущим.

— А ты бы помаленьку, — сказал я.

— Не получается уже.

— Смотря с кем пить.

— Нет, — сказала Мерилин. — Все. Вот осенью замуж выйду.

— За кого?

— Там видно будет. А то все мои знакомые — ночники. Днем работай, а ночью просят: посиди с нами, скучно. Печень у меня уже от этих посиделок болит.

Она была проста. И ничего в ней не было, кроме слов, которые она говорила, а говорила — что думала. Но на вид — чудо природы. Я вдруг почувствовал настоящий интерес.

— Пропадаю я, Мерилин, — сказал я.

— Что, неприятности? Бывает. Стрючка вон убили.

Никакого Стрючка я не знал, но выразил соболезнования и сказал, что мои неприятности другого рода. Душа болит.

— Ясно… — сказала Мерилин. — Знаешь, что? Не гни оглобли и не топчи мне уши. Ты мне, в общем-то, давно нравишься. Подождешь полчаса?

— Конечно.

Через полчаса я повез ее на квартиру, которую мы снимали вскладчину со Стасиком Морошко и еще несколькими надежными людьми. Я свой пай внес вперед за полгода и имел полное право там гостевать. На эту ночь — я выяснил заранее — квартира была свободна.

Когда мы подъехали, Мерилин сказала:

— А-а…

— Что, была уже здесь?

— Приходилось. Давно. Один раз.

— Тогда бери ключ и иди до хаты.

Я отогнал машину на платную стоянку неподалеку — и сам пошел до хаты. Шел медленно, лениво, интерес, вспыхнувший было там, в клоповнике, быстро пропал. Я, впрочем, доволен был своим равнодушием.

Мерилин вела себя хозяйкой: достала из холодильника водку и закуску, из бара какой-то ликер, сервировала все это на столике меж двумя низкими креслами. Она даже успела застелить постель: в шкафу всегда было полдюжины чистых постельных комплектов, которые потом специально нанятая женщина относила в прачечную. Она же и убиралась здесь — а после некоторых попоек, дебошей и афинских ночей в русском вкусе (с блевотинкой непременной, то есть) дело это нелегкое.

Мерилин уже и в тапочках была, по-домашнему, и халат нацепила (их несколько висело в ванной), а под халатом наверняка уже ничего не было.

— Ты только Сороке не говори, — сказала она.

Сороку я знал ровно столько, сколько неведомого погибшего Стрючка, — и с легким сердцем пообещал.

— Я ведь секс не люблю и с кем попало не лягу, — продолжала Мерилин. Я эротику люблю и люблю тех, кто мне нравится. А мне мало кто нравится. Ты нравишься. Ты на американца похож. Ковбой.

— Ты была в Америке?

— Щас прям. Но кино же. Я этих фильмов пересмотрела…

— Знаешь что? Ты уже устала от этого, у тебя печень болит. Убери-ка все, кроме еды, покушай как следует да отоспись за все свои бессонные ночи.

— А ты?

— А я поеду домой. Меня жена ждет.

— Не поняла. Прости уж дуру — не поняла.

Мне стало жаль ее. Я сказал:

— Ты тут ни при чем. Просто я чувствую, что не рассчитал силы. Я две недели работаю как проклятый и почти не сплю. Я не смогу ничего. Извини.

Никто другой из мелких гордецов (а почти все мужчины — мелкие гордецы) на моем месте не стал бы придумывать такую позорную отговорку. Но я не мелкий гордец. И я действительно хотел домой, к Нине, к жене. Причем чувствовал влечение к ней большее, чем обычно.

— Какого же черта… — начала Мерилин, но тут же себя остановила. Как ни малоразвита она, а по-женски умна и понимает: задевать мужскую честь попреками относительно слабости — опасно. А вот поднять боевой дух, помочь реабилитироваться — дело чести, святой долг каждой настоящей женщины.

И она усадила меня в кресло, скинула с себя халат и начала поднимать мой боевой дух. Приникнув к чреслам моим.

Я изнутри себя наблюдал за собой — внутренним же. Да, вожделею, пожалуй, но нехотя — и вполне способен держать себя в руках. Пусть она там себе копошится, вздыхает, хлопочет, все это напрасно.

— А вот и врешь, вот и врешь, — шептала Мерилин, эротически трудясь. Ты такой мужик! Вот ты какой мужик! Это просто ужас, какой ты мужик! Сроду у меня не было такого мужика!