Ефим Лехт - Израиль в Москве - повесть

Фольклор тусовки. Язык бомонда. В ожидании Его.

И тут на подмостки… Нет, не так. Писатель не обманул. Ровно в семь его внесли на носилках четверо решительных бритоголовых бурятов в оранжевых хитонах. Носилки были необычные, красные, с завитками и драконами, обитые желтым шелком. Паланкин? Все повернули головы. Появление писателя походило на вынутый из комикса фрагмент.

Пелевин, надменный как дромадер, не спеша вышел из паланкина и, разведя полы черного блейзера с загадочным гербом, погрузился в единственное кресло. К столу он сел боком, как-то по-гаерски, сложно установив одну ногу на другой параллельно полу, будто собираясь играть на ноге, как на гитаре и придерживал ее за голень толстой рукой с черным перстнем.

Подумав, писатель прислонил свой алюминиевый кейс к ножке кресла. После этого он достал черную сигариллу из коробки «Ноблесс оближ». На ней не было грубой надписи «Smoking kills» [22] «Курение убивает» ( англ. ). . Поплыл сладковатый запах неведомой травки. Желтые подошвы туфель девственно чисты. Значит, его доставили прямиком из Чертанова, Сумская семь, а возможно, из Тибета.

Толстые черные часы, черная рубашка, черная футболка под распахнутым воротом. Черный платок из нагрудного кармана. Слепо вспыхивают черные очки.

— Это Гугл-очки, — шепчет возбужденный Боря, — последний девайс.

— Ага, — усмехнулся Андрей, — и часы Гугл, и запонки.

Бесшумно подкралась официантка с пепельницей. На столе — заварной чайник с особо целебным чаем. Повисло жадное молчание. Именно таким Изя и представлял себе Пелевина. Мастер прозы и мастер позы. Жизнь — как продолжение литературы. Буддистская эксцентрика. Виктор Олегович вытер руки черным платком и приступил к обряду чаепития. Черный человек, жалко, чай не черный.

Изя посмотрел в зал. Нет, никого не удивлял этот китч:

— Какая-то вампука.

— Папа, тебя снобит.

— Смешно, — грустно сказал Изя.

— Comedy club, — сквозь платок прошуршала Марта.

Первым очнулся очаровательный бутуз, поэт-гражданин Фима Зыков:

— Благая весть, которую, несмотря на советские, а может, и светские предрассудки несет нам Пелевин, увеличивает экзистенциальную цветущую сложность и многовариантность за счет — страшную вещь скажу — соблазна взаимопроникновения умов в условном кооперативном квазиозере, — он разрумянился, отпил воды из бутылочки, показал нехорошие зубы, — ставит опасные диагнозы, расширяет и даже расшэряет имманентность постмодернизма нашего человейника в подспудном призыве беречь в себе раз за разом дряхлый совок, как некую прокладку перед безграничным злом радикального ислама, не говоря об эманации всего и вся…

Известно, что говорит Зыков лучше, чем пишет. Вот только «раз за разом» напоминает заразу.

— Постмодернизм, — задушенным голосом комментирует Боря.

— Галиматня, — урчит Иван.

В лобби закусывают мрачные буряты в своих халатах. Интересно, они его обратно понесут? Спецэффекты. Иллюзиум.

В «боинге» тесно. Робко кучкуется группа паломников и паломниц русской национальности. Вдохновенные, в платочках, они часто крестятся.

— Сережа, ты не забыл образок?

— А кто нас встретит?

— Пиво убери!

— У меня не отстягивается . Заело.

Невкусная и нездоровая самолетная пища. На спинке кресла перед Изей экранчик. Он отыскал среднетупо голливудскую комедию «Отель Люксембург», расслабился, впал в медитацию, перешедшую в дрёму.

…Его рука двигалась все южнее, борясь с мягким сопротивлением… Шероховатые на ощупь ягодицы ея… Трением он добывал огонь желания… «Не в меня…не в меня…»

— Невменяемая, — прохрипел он, ударился о спинку кровати и проснулся. Испуганная Марта что-то спрашивала. Изя потер лоб. Наверное, боднул экран.

«Боинг» на секунду упал в обморок. Изя сглотнул и услышал шум двигателей. Ближайший туалет не работал. Как в поезде. В дальний, еле видный, стояла очередь. Изя, со своей верной простатой, начал осторожно паниковать.

Приблизившись к туалету, он увидел группу из трех человек.

Впечатлял, конечно, шикарный хасид. Не рав, а малина: лисья шапка с хвостом — штраймл, — заправленные за уши пейсы темного золота, белый в полоску шелковый сюртук, ноги в чулочках. За ортодоксом стоял… ПЕЛЕВИН.

Изя решил, что ошибся, и, обогнув писателя, пробрался в закуток, где щебетали стюардессы, и оттуда аккуратно выглянул. Это был ОН!

Рев моторов исчез. «Боинг» затаил дыхание. «Вот это номер», — звякнуло в голове. Вслух он смог только проблеять: