Татьяна Алюшина - Моя первая любовь (антология)

Наш путь начинался с узенькой тропинки, поднимающейся к гребню горы; пройдя какое-то время по верху, мы спустились немного и очутились у круглого лаза, похожего на вход в естественную пещеру. На площадке перед ним расположились несколько человек. Они только что выбрались из горы и отдыхали, грелись на солнце.

Мы поздоровались, и Вадик спросил:

— Вы из пещер? Вход здесь?

Оказалось, что вход был где-то в другом месте, но он завален, а этот лаз — что-то типа вентиляционного отверстия. Когда-то пришедшие к власти большевики взорвали часовню на горе и попытались уничтожить монастырь. Любопытные дикие туристы обнаружили и расширили этот проход; теперь бывший монастырь стал доступен и посещаем многочисленными молодежными тусовками.

У нас не было с собой ни фонаря, ни факела, пришлось одолжить свечку, а факел Вадик соорудил из палки, намотав на нее старую тряпку и полив бензином из Васькиной зажигалки.

Факел скоро погас, а свечной огарок не мог осветить густую темноту многочисленных переходов. Пройдя несколько коридоров и спустившись по узкой лестнице, мы все-таки решили вернуться, чтобы не заблудиться без света и не растерять друг друга.

На поверхности все сразу загрустили, Наташа вспомнила свои страхи, знакомых в автобусе, родителей… Ее вяло успокаивали. Всю обратную дорогу говорили мало. Торопились, подгоняемые тревогой, передавшейся от ожидающей родительского гнева подруги.

Опасения подтвердились. Бабушка смотрела на меня с укоризной. А телефонный звонок Наташиной мамы совсем расстроил.

— Где вы были?

— На пруд ходили, — я старалась врать убедительно.

— Ах, вы… Ира, Ира… — услышала я в ответ, и трубка коротко запикала.

Наташа смогла позвонить только на следующий день, она быстрым шепотом сообщила, что дома был скандал и ей запретили со мной дружить. Стало обидно, такого еще никогда не было. Я всегда считала, что если родители запрещают с кем-то дружить, то этот «кто-то» не совсем хороший человек. Себя к нехорошим я никак не причисляла.

— Как хочешь, — я попыталась быть равнодушной.

После этого разговора мы действительно перестали общаться и не виделись целый год.

Зато мы виделись с Вадиком. Каждый день. И чем дольше мы общались, тем сильнее он сопротивлялся, а я все азартнее соблазняла его.

В первых числах сентября мы встретились в Воронеже. У него начались занятия в музыкальном училище. Я задержалась на несколько дней у маминой сестры, было трудно с билетами. Он пригласил меня в кино. Зашел, как положено, в костюме и с цветами. Тетка немедленно сомлела.

Вадик взял билеты на «Экипаж», казавшийся мне тогда очень смелым и современным. Некоторые сцены смотреть было неловко из-за того, что Вадик сидел рядом, и я думала — хорошо, что в зале темно и он не видит, как пунцовеют мои щеки.

Потом мы ели мороженое из металлических креманок на высоких ножках в кафе рядом с кинотеатром. Я неловко возила ложечкой в тающем пломбире, все ждала, когда же он объяснится, но он шутил со мной, как с маленькой, и это было обиднее всего, потому что у нас разница — меньше года. Он проводил меня, сдал с рук на руки тетке, и мы чинно распрощались.

Так и уехала ни с чем. Наша вымученная дружба-соревнование «кто кого» была шита белыми нитками.

В октябре он прислал мне короткую записку — объяснение в любви на клочке из нотной тетради.

Через шестнадцать лет я снова побывала в пещерах разрушенного монастыря. В этот раз нашей группе удалось побродить по лабиринтам и кельям, постоять под сводами подземной церкви. И я вспомнила свою первую любовь и даже поплакала, убежав от друзей и забившись в какую-то нишу…

А еще спустя несколько лет монастырь начали восстанавливать.

Сегодня это знаменитый Белогорьевский Воскресенский мужской монастырь, один из пяти пещерных монастырей Воронежской области.

Самый неизвестный из знаменитых авторов отечественного детектива и, пожалуй, самый загадочный: ни одной подлинной детали его биографии до сих пор не известно. Начал писать свои детективы, когда более не нашел ни одного стоящего для прочтения. Антон считает, что настоящее счастье вращается вокруг семьи и любви, но тема эта столь таинственная, что говорить о ней не рискует даже наедине с собой.

Наше детство было переполнено важнейшими делами. Сдать бутылки, что скопились в доме, и заработать на мороженое. Сбегать за хлебом, а по дороге откусывать хрустящую, еще горячую корочку, вкусней которой ничего нет на свете. Догонять с бидоном молочницу тетю Пашу, когда она на своей тележке с колесами из подшипников неторопливо катилась по улице. Гонять голубей и шугать кошек. Жечь костры и печь картошку. С ружьями-палками идти в атаку на фашистов, вопя на весь двор. Клянчить «гумму до цвакання» [11] Жвачка, конечно, что же еще: «Болек и Лелик», «Джуси фрут», «Дональд»… Нет, советской у нас не было. — Прим. авт. у польских туристов. Пролезать в кино без билета. Класть сигнальные патроны на рельсы перед идущим трамваем, чтобы доводить до икоты нервных прохожих. Мир, нас окружавший, был интересным, понятным и принадлежал нам безгранично. Одно в этом восторженном мире оставалось черным пятном неизвестности: девчонки.