Альберт Спьяццатов - Ребро жестокости

– Хорошо, сформулируем по-другому, ты смог получить от него всю требующуюся тебе информацию? – настойчиво спросил дядя.

– Да, дядя, он сказал, что это чепушило скрывается где-то между Россией и Китаем, в городе Алматы, работает там, в торговой миссии одной из азиатских стран. Дядя, прошу тебя, дай мне работу, дай мне шанс сделать для тебя всё, что ты только пожелаешь, только помоги мне до него добраться.

– Речь как раз об этом. Ты не умеешь работать, считать деньги, скрывать доходы от налогов или защищаться в суде. Но ты умеешь убивать и пытать людей. Скажем так, что, возможно, твои услуги могут пригодиться кое-кому. Не мне. Одному очень серьёзному человеку. Взамен ты сможешь попросить его отправить тебя в это Алматы, хотя сомневаюсь, что даже у него есть хоть какое-либо влияние или поддержка в той части света.

– Никакой поддержки мне не нужно, дядя, – убеждённо сказал Пако. – Я всё сделаю сам. Я готов оказать любую услугу тому человеку. И я отплачу тебе, дядя, я буду обязан тебе по гроб, «до шести футов внизу», как говорят у нас.

– Мне тоже ничего от тебя не нужно, – сказал дон Фелипе, завершая разговор с племянником. – Но я тебе помогу. А теперь иди спать.

Когда Пако почтительно, на цыпочках, покинул дядин кабинет, дон Фелипе застыл в кресле перед бессмысленным проёмом своего декоративного камина. Его немигающий взгляд покоился на отсыревших поленьях, праздно сложенных когда-то давным-давно за чистенькой решёткой крест-накрест. Из его глаз словно бы украдкой выкатывались скупые слёзы, не замечая которых, он погрузился в очередной ожесточённый диалог с создателем.

Марьяха ворочалась в своей постели без сна, комкая простыни, бессознательно стискивая одну из подушек в порывах какой-то неведомой ей до тех пор, нерастраченной нежности. Она и не заметила, что так и невостребованный молитвенник, обычно заменявший ей вечернее чтение, уже давно выпал из её руки на пол. Её преследовал восхищённый взгляд Пако, его наивные чёрные глаза, в которых светилось волшебное тепло, абсолютно не вязавшееся с его неотёсанным обликом, нелепым сленгом и брутальными манерами. Приезд кузена заставил Марьяху почувствовать в себе какую-то новую невинность.

Альманегра во сне Джека был похож на классического Мефистофеля. Он был одет во всё чёрное, у него была красная кожа, свиное рыло, а его волосы были уложены так, что завитки, топорщившиеся с двух сторон, напоминали рожки. Он тащил парочку упиравшихся детей за руки к краю самой высокой эстакады на земле, и при этом, оборачиваясь, постоянно кричал в камеру: «Смотри, Пинья, видишь, что ты наделал? Эти дети прямо сейчас примут лютую смерть за твою тупость. На кого ты голос свой вздумал поднять, шелупонь позорная?». Потом он наклонялся к малюткам и шипел: «Дети, вы хоть сейчас понимаете до чего ваш проклятый отец довёл вас, вы понимаете?!». Малыши послушно кивали, надеясь, что если поддакивать Альманегре, он их отпустит. Но он всё шипел, работая на камеру: «Сейчас мне придётся вас сбросить с этого моста, во-о-о-он на те острые камни на дне оврага и когда вы разобьётесь в лепёшку вам будет очень–преочень больно, и всё из-за того, что ваш отец очень плохой человек, очень-очень плохой человек, он вас не любит, именно из-за него вы умрёте». Дети хныкали, мальчик пытался вырвать свою руку, но Альманегра беспощадно пинал его и отвешивал ему подзатыльники. Закончив говорить, он вдруг схватил мальчика за шиворот, приподнял над собой и изо всей силы швырнул за перила моста. Невидимый оператор перешёл на замедленный режим съёмки. Ребёнок падал лицом вверх и беспомощно тянул свои ручки ввысь, его открытый рот застыл в крике ужаса. Он стремительно удалялся, несмотря на то, что оператор, судя по всему, постоянно подкручивал колёсико крупного плана. Затем он перешёл к портретному изображению Альманегры, державшего безутешно рыдающую девочку в одной руке и показывающего пальцем другой на крохотный трупик её братика, плававший в собственной крови далеко внизу. Он снова кричал ей в лицо, как безумный: «Смотри на него, видишь, он разбился вдребезги, твой братик. И ты сейчас отправишься вслед за ним. Запомни хорошенько, вбей в свою головку, что всё это из-за вашего отца, всё из-за вашего проклятого отца. Он во всём, во всём виноват. Так и знайте». В безутешном плаче девочки, в её бесконтрольной дрожи было уже нечто нечеловеческое. До неё всё дошло именно так, как того добивался Альманегра. Он картинно поднял девочку над головой, как тряпичную куклу и, щёлкнув в воздухе своим красным хвостом с остриём, точно таким же резким движением швырнул её вниз. Джек проснулся от ужаса, его трясло. Люди так не делают. Человек на такое не способен. Или нет? Он привстал на кровати и потёр ладонями глаза. Вчера они с Джимом явно перебрали калифорнийских вин и мескаля. Инициатором опрокидывания всё новых и новых стопок «вверх дном» да в глотку был, конечно же, старый Джим. Похмелье было тяжёлым, жизненные соки, казалось, превратились в какой-то вязкий шлам, еле-еле поддерживавший жизнь в утомлённом организме. Когда Джек встал и попробовал пройтись до туалета, его штормило как накануне, шатало из стороны в сторону. Смочив полотенце холодной водой он приложил его к раскалённому лбу, но компресс не помогал. Очевидно, только Джеймс мог спасти его. Осторожно пробираясь по коридору до его номера, он держался за стеночку, не замечая ироничных взглядов горничных, катавших по коридору свои тележки.