Альберт Спьяццатов - Ребро жестокости

– Да, понимаю, – ответил дядя. – Если ты действительно чувствуешь, что твоя жизнь разваливается из-за этого, значит, она большей частью состоит из мнений твоих уличных дружков о тебе, а месть – твоё ребро жёсткости.

– Не совсем понял, дядя.

– Моя компания достигла рекордных показателей положительного сальдо несколько лет назад, незадолго до Большой рецессии. Основной статьёй доходов были стальные конструкции, которые мы изготавливали по заказам с техасских месторождений сланцевой нефти. Это были гигантские многоуровневые сооружения с целыми лабиринтами из лесенок, ходов, люков и подвесных платформ с перилами. Так вот, каждый из уровней такой многотонной конструкции держался на рёбрах жесткости – это такие специальные элементы, уголки, которые несут на себе всю рабочую нагрузку. Малейший просчёт или дефект в ребре жёсткости способен рано или поздно повлечь за собой обрушение всей сложной конструкции. Я считаю, что в жизни каждого мужчины присутствует такое ребро жёсткости, на котором покоится его судьба. Моё ребро жёсткости – это моя семья, и когда я не смог сберечь её неприкосновенность, моя жизнь чуть не покатилась под откос.

– О чём ты, дядя? – ошарашенно поинтересовался Пако.

– Откровенность за откровенность, – невозмутимо ответил его дядя. – Ты заметил, какие перемены произошли с Марьяхой?

– Она стала очень красивой, – признался Пако, покраснев до ушей.

– Слишком красивой для этого города, увы, – бесстрастно продолжил дон Фелипе, чей голос однако начал еле заметно подрагивать. – Мы не смогли уберечь её честь и душевное здоровье. Одним злосчастным вечером, когда она возвращалась с пятнадцатилетия одноклассницы, её похитили, как в те годы случалось со множеством девушек по всему Хуаресу. Счастливое исключение составляла Золотая зона, и именно поэтому я не предпринял всех должных мер по охране её безопасности – вечеринка проходила в паре кварталов отсюда. Тем не менее, нашу дочь похитили и целые сутки насиловали в извращённой форме в каком-то клоповнике. Потом какой-то очередной насильник, возможно отпрыск одного из соседних семейств, узнал её в лицо, и это спасло ей жизнь. Её выгрузили на городской свалке с трупами нескольких других девушек. Она лежала в яме среди мёртвых тел, со связанными скотчем руками и ногами и с залепленным ртом несколько часов, пока её не обнаружили. Разумеется, в отличие от тебя, я не стал искать способов удовлетворить чувство мести. От этого всё стало бы лишь ещё хуже для неё и для всех нас. Хуарес страшный город, который держится на повседневной жестокости. Мы терпим, молчим и молимся Господу, надеясь на лучшее. Священник нашего прихода, дон Ансельмо, сказал, что мы должны простить насильникам, освободить наши сердца от обиды и воли к мести. Но это очень тяжело. Шрамы от порезов и укусов, ожоги от сигар на теле Марьяхи, может быть, и зарубцевались, но шрамы на её израненном сердце не затянутся никогда. Я отправил её учиться в Мехико, но она уже не видит для себя радости в этом мире, не находит в нём более ни любви, ни добра. Она решила удалиться в монастырь святой Терезы и, похоже, её уже не отговорить. Мы упросили её закончить учёбу, но, скорее всего, это только отсрочка. Скорее всего, она согласилась только из-за того, что в монастыре приветствуется высшее образование.

– Какой ужас, дядя, – промолвил потрясённый Пако. – Ужас и голимое бесчестье кругом. Если когда-нибудь станет известно, кто это сделал, располагай мной, дядя.

– Ты сам пытал того бедолагу в Санта-Монике? – внезапно спросил дон Фелипе.

– Все пытали, – уклончиво буркнул Пако и отвернулся.

В бесхитростной душе Пако безраздельно правили те схемы мира, что были усвоены им на улице ещё в далёком детстве. Во-первых, это была безусловная лояльность к банде, особенно к её главарям, плотно замешанная на ужасе и моральном терроре, крепко вбитых в голову кулаками старших дружков. Во-вторых, проистекавшее из той самой лояльности, презрение к собственной смерти, готовность умереть в любой момент. В-третьих, что важнее, ещё большее небрежение к любым аспектам чужой смерти, готовность убить любого, на кого покажут, по любому поводу и в любой обстановке. Не будучи природным садистом, он, не моргнув глазом, продолжал по-изуверски кромсать безобидного паренька, когда тот уже едва мог членораздельно произносить свои жалкие мольбы о пощаде. Удары мачете оставляли глубокие и продольные резаные раны на его теле, из которых кровь не капала, как от удара ножом, а стекала густыми струями, оставляя лужи по земле, и засыхая густой сукровицей на его коже, пропитывая волосы и одежду с головы до пят. Лишь бы дружки не подумали, что он в чём-то мягче чем они. Старшие пацаны с района всегда носили мачете в своих баулах и рюкзачках, потому что зарубить чужака считалось гораздо круче, зрелищнее и эффектнее, чем просто расстрелять из машины. Выложенные в сети фотографии человеческой плоти превращённой в нашинкованное полосами бурое месиво всякий раз поднимали статус банды в трансконтинентальном уличном рейтинге до недосягаемых высот. «Репутация» среди себе подобных, о которой Пако столь убеждённо говорил дону Фелипе, надёжно защищала его неокрепший мозг от любой угрозы самостоятельного размышления о мире. Всё остальное народонаселение, не входившее в круг товарищей Пако по «БП-13», или побратавшихся с ними банд, представлялось ему скопищем лохов, после пяти минут общения с которыми, Пако остро тянуло блевать. Ему казалось, что «гражданские», в грош не ставят ни себя самих, ни людей, не ведая истинной неисповедимости дорог Жизни. Схожим образом рассуждал и Койот и другие, с кем выпадало пообщаться, когда вдруг накатывала философия в минуту расслабухи с желанием потолковать за грешную судьбу. Вот и теперь он вполне искренне готов был винить всё остальное человечество за ужас и голимое бесчестье, царившие кругом.