Кэтрин Данн - Любовь гика

Арти вскарабкался на силовой тренажер, просунул плавники-ноги под крепежные ремни, откинулся назад и принялся разгибать и сгибать верхние плавники, поднимая и опуская грузы. Мышцы у него на животе напряглись, на плавниках проступили синие вены. Он тихонько посмеивался себе под нос, а затем расхохотался в голос.

– Знаешь, нам повезло, – выдавил он сквозь смех, – что у папы мозги, как у репы.

Он смеялся расчетливо, выверяя дыхание с движением грузов. Я смотрела на его живот, на соблазнительный рельеф мышц, сотрясавшийся от смеха.

– Наш папа – гений, – твердо заявила я. Это была догма Биневски.

– Ха-ха-ха.

В глазах Арти сверкнула издевательская насмешка. В общем, обычное дело для него. Но только не по отношению к папе. Он явно пытался задеть меня.

– Если бы папа открыл огонь, – Арти картинно вздохнул, – то решил бы, что это такая полезная штука, чтобы совать ее в рот на потеху почтеннейшей публике… Если бы папа изобрел колесо… он положил бы его на землю… устроил бы на нем карусель… и рассудил бы, что больше оно ни на что не годится… Если бы папа открыл Америку… он бы развернулся и поплыл домой… ведь там нет ларьков с хот-догами.

Я сидела, прижавшись горбом к стеклянной стенке аквариума Арти, и вдыхала хлорный запах воды.

Ал рассудил, что ему хватит полутора-двух месяцев, чтобы сделать из Цыпы настоящего игрока. Каждый день они с Цыпой часами «отрабатывали мастерство» вместе с Хорстом – нашей ходячей энциклопедией житейской мудрости – и Руди, смотрителем колеса обозрения. Опыт Руди, бывшего профессионального игрока в бридж, был особенно ценен. Надо заметить, что карьера Руди завершилось бесславно. Когда раскрылось, что он мухлюет, ему было сказано так: если он еще раз возьмет в руки колоду карт, ему оборвут эти самые руки. Руди нашел убежище в скромной кассовой будке у колеса обозрения и обрел утешение со своей миниатюрной, смешливой женой. Миссис Руди с увлечением складывала из бумаги птичек, рыбок, жирафов и прочую живность. Она не работала в парке аттракционов, поскольку вежливо, но непреклонно отказалась перекрашивать в рыжий свои мышиного цвета волосы, но во многом нам помогала.

Разумеется, Цыпа не мог обрядиться во взятый напрокат смокинг и сесть за игорный стол в казино, попивая шоколадное молоко из высокого бокала. Как и карманное воровство, все должно было делаться дистанционно. Я не знаю, как это происходило. Папа не делал из этого тайны, просто не вдавался в подробности. У него имелся радиопередатчик с крошечным микрофоном, который прикреплялся к лацкану пиджака, а у Цыпы – приемник, чтобы папа давал ему указания.

Папа натаскивал Цыпу утром, после завтрака, из-за чего наши занятия по технике речи либо значительно сокращались, либо вообще отменялись. Когда у папы не было времени, я занималась сама и записывала себя на магнитофон. Я знала, что эти кассеты копились в коробке из-под сигар на папином столе, и папа так и не собрался их послушать.

Цыпа понимал, что я огорчаюсь, а Арти – жутко злится. Однако радовался, что папа проводит с ним много времени, и очень старался порадовать нас, чтобы загладить свою невольную вину.

Он придумал новый способ, как чистить аквариум Арти, не откачивая воду и без помощи щеток и стерилизатора. Цыпа просто стоял перед полным аквариумом и вынимал оттуда все до единой клетки – возможно, все до единой молекулы – того, чего там быть не должно. Зеленая ряска на стекле исчезала широкими, ровными полосами, словно колосья пшеницы ложились перед косарем. В конце концов аквариум сделался настолько чистым, что стенок было почти не видно. Над ним повисло круглое зеленоватое облачко. Цыпа моргнул на него, и оно сонно поплыло над сценой к открытой двери в туалет. Раздался тихий всплеск и шум спускаемой в унитазе воды.

Мы с Арти сидели на силовом тренажере и наблюдали за Цыпой, который ворвался в шатер, чтобы продемонстрировать нам «новый способ». У меня в прямом смысле слова отвисла челюсть, и я попыталась сообразить, как бы перепоручить Цыпе свою долю домашней работы. Арти смотрел на Цыпу в упор, и тот вдруг смутился. Его гордая улыбка погасла, в глазах промелькнуло сомнение.

– Показуха, – тихо произнес Арти.

Цыпа болезненно сморщился:

– Я только хотел помочь, Арти. Прости.

Тот плюхнулся на пол, уполз в свою комнату и захлопнул за собой дверь.

По очевидным причинам «показуха» не считалась ругательством в нашей семье, но Арти умел превратить в оскорбление даже «лапоньку».