Кэтрин Данн - Любовь гика

Она начала раскачивать ноги, чтобы перекувырнуться и выполнить стойку на руках на верхушке шеста. Либо Марипоса что-то не рассчитала, либо Шатци сбилась с шага. Одетая в красное фигура под куполом вдруг сорвалась и обрушилась вниз. Она упала на спину Шатци, бежавшей по кругу. Лошадь споткнулась и грохнулась на арену.

В ошеломленном мгновении тишины на вдохе толпы, готовящейся разразиться ревом, раздался пронзительный вопль Цыпы. И страшный крик Шатци, бьющейся в опилках.

Мама сунула Цыпу мне в руки и побежала к арене. Папа уже был там. В своих ослепительно-белых брюках-галифе он склонился над упавшими телами. Больше я ничего не видела, потому что Цыпа, орущий у меня в руках, загораживал обзор. Из его крепко зажмуренных глаз текли слезы, искривленный рот никак не закрывался, его жуткие вопли не умолкали. Зрители бросились к выходу из шатра, стремясь быстрее покинуть место, где случилась трагедия. В этом шуме я даже не слышала выстрела, прикончившего лошадь, но поняла, что Шатци отмучилась, потому что визгливые крики Цыпы, подобные реву сирены, сменились обычными сдавленными рыданиями.

– Больно, – плакал он. – Больно.

Я слезла с ящика, прижимая к себе рыдающего Цыпу, и отвела его домой.

Марипоса сломала лодыжку и тазовую кость, но перебитый хребет Шатци уже не поддавался лечению. Я легла вместе с Цыпой на откидной диванчик и держала его в объятиях, пока он плакал. Он все еще плакал, когда я задремала.

В тот вечер и на следующий день Цыпа не произнес ни слова. Он ничего не ел. Даже не поднимался с кровати. Лежал, свернувшись калачиком под одеялом, и смотрел в стену. Если мама переворачивала его лицом к себе и пыталась заговорить с ним, он тихо плакал. Если папа брал его на руки и укачивал, он заливался слезами. Когда пришел Арти и стал насмехаться над ним, Цыпа лишь молча таращился на него широко распахнутыми глазами, пока даже Арти не смутился и не ушел прочь.

Через два дня после падения Марипосы папа решил, что Цыпе надо дать фирменный Благотворный бальзам Биневски. Мама держала Цыпу, а папа влил ему в рот чайную ложку густого черного снадобья. На следующий день, ближе к вечеру, пока мы все занимались делами в цирке, Цыпа наконец сказал маме, что он мог бы удержать Марипосу, когда понял, что она сорвалась. Но он дал ей упасть, потому что испугался: а вдруг мама рассердится, если он переместит живого человека? Мама разрешила ему спасать людей от боли и травм. Цыпа выпил немного фруктового сока и вскоре опять начал есть. Но после этого случая он уже никогда не ел мясо.

Когда Цыпе исполнилось пять лет, он жил исключительно на кукурузе и арахисовом масле и хорошо говорил, хотя понимал больше, чем мог сказать. Он быстро учился, его способности передвигать предметы силой мысли значительно опережали физическое развитие. Цыпа не умел завязывать шнурки на ботинках руками, но легко вязал сложные морские узлы, которым его обучил Хорст: от «головы турка» до «обезьяньего кулака», – просто глядя на веревку.

– У меня глупые пальцы. Не делают то, что мне нужно, – объяснил он мне. Он пытался написать «С любовью от Цыпы» на совершенно ужасной картинке с тигром, которую нарисовал акварелью для мамы. Ей очень нравилось, когда он делал что-то руками. А вот Арти издевался над ним за это. Говорил, что Цыпа должен использовать руки, только когда рядом есть кто-то чужой. «А то ведешь себя как нормальный придурок», – ворчал Арти. Близнецы не насмехались над Цыпой. Они сдували с него пылинки и научили читать.

Вскоре стало очевидно, что у Цыпы есть только одно устремление: помогать всем и каждому, чтобы его любили. И вот тут у меня начались проблемы. Я, по сути, осталась не у дел. Цыпа выполнял все лучше меня и никогда не язвил. Он был милым и славным ребенком.

В ту зиму дела в цирке шли не то чтобы плохо, но вяло. Цирк работал, представления давались, сборы были вполне приличными, но свободного времени имелось в избытке. Как говорил Арти, если у папы есть время на раздумья, его мозги будут работать, как фабрика фейерверков, где экспериментируют с новыми смесями, сделанными наугад. Результат может быть потрясающим, а может и вовсе убийственным.

Арти висел вниз головой на тренировочном брусе и качал пресс.

– Папа с Хорстом учат Цыпу азартным играм, – объявила я.

Арти согнулся и разогнулся еще два раза и только потом уточнил:

– Каким именно играм?

– Рулетке и крэпсу.

Арти усмехнулся. Он занимался давно и упорно, все его тело блестело от пота. Он согнулся в последний раз и, больше не разгибаясь, схватился зубами за резиновую накладку на брусе. Потом свернулся в клубок, чтобы достать плавниками-руками до пряжек на сбруе, которая удерживала его бедра. Расстегнув пряжки, разжал зубы и спрыгнул вниз.