Мария Садловская: Нелюбимая

Платон Федорович держал в руке (по дороге где-то сломал) ветку от дуба с потемневшими листьями. На листьях держался кое-где снег, от этого ветка была махровой и казалась искусственной.

Надежда издали увидела место могилы. Стоял крест, на нем прикреплена фотография Любы-мамы, где она так радостно улыбалась.

В голову Нади лезли нехорошие мысли, она не хотела так думать. Но фраза просилась сама. Она вынуждена была мысленно произнести ее: «Вот, мамочка, кого я тебе привела наконец! Ну как? Угодила?»

Когда подошли ближе, к самой могилке, Надежда спросила:

— Платон Федорович, вы сами найдете обратно дорогу? Я пойду домой, надо Платошу уложить спать. А то он совсем отвыкнет от дневного сна.

Вихряков, казалось, обрадовался:

— Да, Надя, можешь идти. Я скоро приду.

Она подошла ближе к кресту, смела мелкий снежок с портрета мамы, беззвучно шепнув: «Приду в следующий раз», и пошла, оставив Платона Федоровича одного.

Ей не требовалось укладывать Платошу спать, еще рано. Это первое, что пришло на ум как причина, чтобы уйти.

«Наверное, будет просить прощения у мамы, — равнодушно подумала Надя и горько добавила: — Опоздал малость. А как бы мама была счастлива, случись это раньше!»

Вихряков протоптал вокруг могилки тропинку, чтобы был подход со всех сторон. На портрет покойной пока не глядел, избегал. Руками разровнял горку снега на холмике, положил дубовую ветку, расправив на ней листья.

Он тянул время, знал — надо что-то говорить… Но сказать было нечего. В конце концов поднял глаза на портрет и… замер. Будто вернулся в жизнь на три десятка назад! Улыбка Любочки (он ее так называл, когда «женихались») была радостной, живой. Он поежился и даже оглянулся вокруг…

Глаз от портрета уже не отводил, начал разговор.

— Я чего пришел-то? Думаешь — прощения просить? Нет, Любочка! Сердце часто стало прихватывать. Вот и захотелось еще хоть раз побывать в местах, где прошла молодость… Да, я поступил плохо… Но значит, нельзя было иначе! И если бы все вернулось обратно, было бы то же самое. Вот так. — Вихряков смахнул остатки снега, от чего улыбка Любочки стала еще ярче, и закончил: — Славную дочку ты вырастила…

Развернулся, хотел уходить, но остановился.

— А у меня забрали мою дочку. И жену забрали, — сказал он горько и после паузы пожаловался: — Знаешь, как больно? — И, уходя, раздраженно бросил: — Хотя откуда тебе знать?

Придя домой, Надежда, оставшись одна в комнате, позвонила Виктору. Надо было еще вчера, но хотелось без свидетелей. Она боялась, что голосом выдаст свои истинные чувства.

Из телефона послышалось:

— Надюшка, наконец-то! Говори, как вы? Главное, как себя чувствуешь? Сергей останавливал машину в дороге, тебя не укачивало?

Слушала вопросы и будто пила родниковую воду… Но надо остановить, скоро зайдут в дом все остальные.

— Витя, все хорошо. Меня не укачало. Завтра Платон Федорович уезжает в монастырь, а мы с Платошей еще остаемся. Так сказал Платон Федорович.

— Надюш, я это все знаю. Как только Сергей вернется в город, я сразу за вами приеду. Знаешь, мне спокойней, когда ты рядом.

Наде хотелось сказать то же самое. Главное, чтобы не заходили разные «красавицы-Лии»… Но подавила в себе, подумав: «Какая глупость!»

— Витя, ты бабе Капе передай, что все благополучно. И привет от меня и от Платоши! Кто-то идет, заканчиваем разговор. Звони!

— Надя, я тебя целую. И Платошку тоже. — И тихонько совсем добавил: — Люблю.

Стояла словно по заказу зимняя солнечная погода. Выпавший ночью легкий снежок искрился на солнце, особенно красиво было на деревьях — ветки казались облепленными звездочками. Платошка бегал от одного куста к другому, пытался отломать себе веточку со звездой, но как только прикасался — все звездочки исчезали. Платон Федорович нашел ему ветку рябины, где остались прошлогодние потемневшие листья.

— Смотри, Платон, вон там, между листочками прячутся звездочки.

— Деда, дай мне, я подарю нашей Наде. Ей понравится!

Вечером, после ужина, Платошка, набегавшись за день, быстро уснул. Сергей тоже лег пораньше спать перед дорогой. А у Надежды предстоял нелегкий разговор с Платоном Федоровичем. Она решила сама сказать ему о своем интересном положении. Хватит уже этих недомолвок, лжи — она устала от этого. Зародившаяся в ней новая жизнь вступала в свои права и иногда диктовала, как им дальше вместе сосуществовать.

Дверь в комнату Вихрякова была приоткрыта, и Надежда, постучавшись, вошла.